Царь Аттолии (ЛП) - Меган Уолен Тернер

Орнон посмотрел на царицу. Возможно, она будет продолжать править единолично. Никто не предвидел за ней таких талантов, когда она только взошла на трон. И она все еще может удерживать власть в одиночку, но Орнон считал, что она уже исчерпала свои возможности. Она держала в узде своих беспокойных баронов и заставила склониться перед своей властью, но Мидийская Империя слишком хотела получить эту маленькую страну, а так же Эддис и Сунис. Аттолия не могла одновременно сдерживать баронов и бороться с Империей. Она уже один раз предотвратила государственный переворот, подготовленный мидийским послом. Этот позор подорвал репутацию Нахусереха, но следующая атака нового Императора и его брата, Нахусереха, на аттолийское побережье Срединного моря была всего лишь вопросом времени. Ни один дальновидный политик не сомневался, что Мидия в конечном итоге вернется.

Орнон покачал головой. Не все последствия политических действий можно предусмотреть. Этот план мог оказаться неудачным. Евгенидис больше не пытался отвечать на оскорбления придворных. Он позволял перебивать себя и только дразнил врагов своей видимой беспомощностью. Все окружающие ненавидели его, Орнон знал это. Он ожидал, что получит удовольствие, наблюдая за Евгенидисом, с которым его связывали долгие и сложные отношения. Но он совсем не ожидал, что испытает беспомощность пловца, влекомого в лодке без весел к водопаду.

Он бросил взгляд на царя. Евгенидис за ужином был одет в тот же кафтан, что и накануне. Больше всего Орнона беспокоило, что он ударил телохранителя в лицо во время утренней тренировки на плацу. Аттолийцы предположили, что это был несчастный случай, но Орнон понимал суть происходящего. Что-то заставило Евгенидиса потерять самообладание, и это было самой страшной опасностью для слабого царя. Поступки слабого царя, потерявшего самообладание, были непредсказуемы и чреваты разрушительными последствиями. Конечно, в последнее время Евгенидис сильно возмужал, но в течение многих лет до этого он был отчаянным забиякой.

В общей беседе возникла пауза, и с бокового стола донесся тихий голос, обращающийся к царю.

— Ваше Величество, — невинно спросил кто-то, — правда ли, что ваши двоюродные братья когда-то пытались утопить вас в луже с водой?

Орнон крепко сжал ножку серебряного кубка и затаил дыхание.

— Верно ли, что они не соглашались отпустить вас, пока вы несколько не повторите оскорбления в адрес своей семьи?

Этот человек сидел на противоположном от Орнона конце зала, но его голос звучал совершенно ясно. Это был один из самых молодых придворных в модной одежде и с завитыми волосами. Один из многочисленных «дитесов», подумал Орнон. Дитес и его младший брат Сеанус порядком отравляли жизнь царя. Дитес не давал забыть о себе, даже когда не находился рядом. Учитывая, что оба брата Эрондитеса ненавидели друг друга, можно было бы ожидать, что царь поладит хоть с одним из них, но этого не произошло.

Евгенидис, гонявший свою еду по тарелке, наконец поднял глаза, и кубок Орнона с громким стуком опрокинулся на столешницу, расплескивая остатки вина.

Спешно поднимая чашу, Орнон уже проклинал себя за то, что посмел подумать о прошлом Евгенидисе, словно мог мыслью вызвать запертых в глубине сознания демонов Вора. В таком настроении Евгенидис вряд ли мог заметить предостерегающие взгляды, бросаемые ему с другого конца стола. Он даже не посмотрел в сторону Орнона. Можно было перебить всю посуду, но царь уже не отвел бы взгляда от своего обидчика.

Нарядный аттолиец, судя по всему военный, но не барон, посмотрел на царицу, чтобы убедиться в ее поддержке, но она смотрела в другую сторону. Царь слегка пожал плечами и медленно произнес:

— Я мог бы отправить тебя порасспросить их лично.

Мужчина рассмеялся. В его смехе явственно слышалось презрение.

— Это будет долгая поездка, Ваше Величество. А мне хотелось бы услышать ответ сейчас.

— Эта поездка будет короче, чем ты думаешь, — вежливо сказал царь. — Большинство моих двоюродных братьев уже умерли.

Тишина начала распространяться от центра главного стола к краям зала. На губах Аттолии появилась неопределенная улыбка. Царь смотрел, не улыбаясь. Те, кто понял, заерзали на своих местах.

Последняя война с Аттолией очень дорого обошлась Эддису. Страна много страдала и понесла более тяжелые потери, чем более богатая и густонаселенная Аттолия, но в конце войны Вор Эддиса стал царем Аттолии. И придворные почему-то решили не уточнять, сможет ли Евгенидис из Эддиса отправить на смерть аттолийского аристократа, чтобы задать пару вопросов царским братьям в аду. Теперь шутник с трепетом, удивившим его самого, пожалел, что решил вслух повторить эту маленькую шутку Дитеса. Молодой человек снова посмотрел на свою царицу, но она по-прежнему смотрела в другую сторону.

— Простите, Ваше Величество, если я обидел вас, — пробормотал он, обращаясь к скатерти перед собой.

Царь не ответил ничего. Он встретил озабоченный взгляд Орнона с другого конца стола и ответил ему сияющей улыбкой, которая была слишком хорошо знакома послу. Евгенидис был зол и весел. Он неторопливо потянулся за своей чашей и выпил глоток вина.

Не зная, к кому еще обратиться за помощью, Орнон уставился на царицу. Должно быть, она поняла его просьбу, потому что улыбнулась, словно предвкушая развлечение, и повернулась к Евгенидису. Так как он задумчиво смотрел в свою пустую чашу, она придвинула ему свою.

— Выпей из моей, — сказала она.

Сидевшие рядом люди отпрянули. Евгенидис подавился вином, которое еще не успел проглотить. В зале не оставалось ни одного человека, не знавшего, как царица на свадебном пиру отравила навязанного ей мужа ядом из собственного кубка.

Евгенидис продолжал кашлять, его плечи вздрагивали. Задыхаясь, он запрокинул голову, и наконец смог рассмеяться шутке. Беспомощно оглянувшись по сторонам, он снова посмотрел на царицу. Она сохраняла спокойное выражение лица, а он смеялся все громче. Все аттолийцы, как один, наблюдали эту сцену со все увеличивающейся неприязнью.

— Спасибо, моя дорогая, — сказал он немного хрипло, — не стоит беспокоиться. — он махнул рукой и мальчик-виночерпий рванулся вперед с таким рвением, что несколько пурпурных капель пролилось на скатерть. — Я вижу, моя чаша уже полна, как хорошо.

Постепенно беседа возобновилась. Двор перешел к своим любимым темам. Напряженный момент миновал. Аттолийские придворные решили продолжать делать вид, что царь не более, чем клоун. Орнон смотрел в свою тарелку, испытывая одновременно облегчение и гнев, жалея, что аттолийцы не понимают, насколько близко они подошли к краю пропасти, и благодарный, что катастрофы все-таки не произошло. Он посмотрел в сторону молодого придворного, неосторожно сунувшегося под удар. Этому глупышу, подумал Орнон, глядя на бледного щеголя, достаточно было одного раза посмотреть Евгенидису в глаза. Казалось, он взглянул в лицо собственной смерти. Посол повернулся к царице только, чтобы обнаружить, что она смотрит на него все с той же довольной улыбкой в уголке губ. Она доказала свою силу, и Орнон склонил голову в знак уважения.

Позже столы были убраны для танцев. Под гул всеобщего бормотания и звуки шагов, царица тихо сказала:

— Мне было бы жаль.

— Кого? — спросил ее муж.

— Этого молодого человека. Я бы с удовольствием посмотрела, как ты отправляешь его навестить твоих братьев, но он адъютант моего адмирала.

Он с улыбкой покачал головой, но улыбка казалась слишком отстраненной. Она проследила за его взглядом в угол зала. Она видела, как его лицо помертвело. Конечно, он сейчас видел их перед собой. Она знала, как он ненавидел и любил своих двоюродных братьев, которые теперь были недоступны его ненависти и любви.

— Танец, — сказал царь. — И к черту всех привидений.

Он встал и предложил ей руку. Они вместе сделали первый шаг с помоста, когда заиграла музыка, и остановились прежде, чем успели сделать второй. К барабану, который в одиночку в медленном ритме начал мелодию, присоединился пронзительный голос флейты.

Это была традиционная эддисийская мелодия, которая могла бы понравиться новому царю, если бы хоть один из эддисийских танцев можно было бы танцевать с одной рукой. Аттолия бросила быстрый взгляд на капельмейстера, который беспечно дирижировал оркестром на низком балконе в противоположном конце зала, жестоко напоминая царю о том, что он утратил безвозвратно.

— Я прикажу содрать с него шкуру, — тихо сказала она.

Невыносимое напряжение, которое она чувствовала в Евгенидисе, ослабело. В ее угрозе было меньше расчета, чем в предложении вина из своего кубка, но ей снова удалось разрядить обстановку.

— Не стоит, — сказал он. — Я не сомневаюсь, что это тщательно подготовленная диверсия Сеана, и капельмейстер не виноват. Пойдем танцевать, — неожиданно предложил Евгенидис, искрясь весельем и озорством.