Планы на ночь - Наталья Потёмина

— А пять можно? — продолжал Никита.

— Пять нельзя, я стану вся сладкая до приторности.

— Ты не сладкая, ты другая.

— Какая другая?

— Я не знаю. Еще не распробовал. Что-то острое, горькое, терпкое.

— Это плохо?

— Это хорошо. Я люблю, когда внутри все горит. И губы жжет…

Странно, подумала я. Мы только однажды побывали в полноценной постели и один раз в межгаражном снегу, но наши тела успели познакомиться лучше, чем мы сами. Стоим, как два тополя на Плющихе, и некому руку подать.

Хотелось остаться, хотелось сесть, а потом опуститься на колени и преодолеть метровое пространство ползком, хотелось ухватиться за его плечи обеими руками и держаться из последних сил, и чтобы он не отпускал и тоже держался за меня как за последнюю возможность вместе выжить и не пропасть поодиночке.

Я сделала шаг в сторону двери, но колени предательски дрогнули. Я их медленно выпрямила и уже довольно уверенно направилась к выходу.

— Ты мне позвонишь? — заворачивая меня в шарф, спросил Никита.

— Нет уж. Лучше вы к нам.

— Нет проблем. Но у тебя такой плотный график.

— Ничего, как-нибудь по блату выделим вам индивидуальное окно.

— Буду рад.

— Ну, пока?

— Пока.

И я, чмокнутая в щеку, вывалилась на улицу.

На улице шел мелкий, переходящий в дождь снег. Почему так невесело? Почему так тревожно? Как побитая собака, тащилась я по темным подворотням в поисках приключений, рискуя каждую минуту стать жертвой серийного маньяка. Ну и пусть, думала я. Так мне и надо.

За спиной послышались быстрые догоняющие шаги. Я, не оборачиваясь, прибавила ходу, и ноги сами, не управляемые головой, понесли меня вперед, куда глаза глядят. В висках застучали настойчивые пионерские барабаны, а где-то в глубине моего путаного, теряющегося сознания радостно и фальшиво заорал звонкий кукарекающий горн: «Ту-ту-ту, ту-ту-ту, свалим бабу поутру!» Я побежала еще быстрее и, споткнувшись о какой-то выступающий из земли железный прут, кулем свалилась на землю, закрыв почему-то голову руками. Дура бестолковая! Как будто ему голова моя нужна.

— Машка! Ты что, не слышишь? — маньяк с голосом Никиты, помог мне встать. — Зову тебя, зову… Не ударилась?

Я молча отряхивала с себя снег.

— Какой я идиот, — продолжал Никита, — тут же есть другой путь, по светлой улице, а я тебе его не показал. Потом выбежал, а тебя уже нет. Ты что испугалась?

— Ничуть, — спокойно сказала я, — просто чуть не родила.

— Прости меня, Машка, — продолжал Никита, — пойдем домой, а? Ну, что случилось? Ты так вся напряглась, когда уходила, что я ничего не понял.

— Нет, Никита, мне надо домой, у меня кот некормленый.

— Опять?

— Опять и снова, — сказала я и заплакала.

— Дура ты моя дура, — сказал Никита, обнимая меня за плечи, — идем, я возьму машину и отвезу тебя домой.

— Не надо отвозить меня домой, я не маленькая.

— Маленькая и глупенькая женщина с самыми красивыми на свете пальцами ног.

— Ты заметил? — обрадовалась я.

— Еще бы! — засмеялся Никита, — заметил, заценил и возгордился!

Несмотря ни на что, жизнь хороша и удивительна. Я провела ночь у Никиты, а утром он отвез меня домой.

10

Утро вечера умнее, и это радует. Все хорошо как никогда, только надо в это поверить. И я стараюсь верить, во что бы то ни стало.

А в это утро не стало снега. Ну совсем! На корню пропал, исчез, расплавился. Обширный пустырь перед моим домом превратился в зеленовато-коричневое футбольное поле, которым дворовая ребятня не спешила воспользоваться. Поле, как и весь город, было сплошь обложено крупнокалиберными минами, и любое неосторожное движение или шаг в сторону с нахоженной тропы мог обернуться взрывом кучи собачьего дерьма, лишь слегка схваченного тонкой сухой коркой.

Среди всего этого милитаристского великолепия всюду торчали кнопки цветов мать-и-мачехи, и верилось, что зеленые победят, и коричневые скроются из глаз до следующей партизанской зимы.

Захотелось надеть что-нибудь голубое и розовое, чтобы закрепить свое замечательное настроение. Но с розовым у меня всегда были нелады, а из голубого, пригодного к употреблению по такой погоде, остались только джинсы, и я не преминула ими воспользоваться. Пуговица с трудом, но застегнулась. Правильно говорит Юлька, жрать меньше надо. С завтрашнего дня на кефир, яблоки и черный хлеб, а то в приличном обществе раздеться будет стыдно.

Чья бы, не побоюсь этого слова, корова мычала. Не далее как вчера раздевалась и не далее как завтра, быть может, разденусь вновь. Или все-таки погодить? Если бы я была умная и опытная стерва, я так бы и сделала. Пропала на недельку-другую, пусть помучается. Но из двух мучеников, первым сдается слабейший. А слабейший — не надо рассказывать кто. Так зачем мучиться, если уже сегодня нет сил? Если уже сегодня за моей спиной шевелятся и вздрагивают маленькие и прозрачные, как у стрекоз, крылья. Не белые лебединые, а крошечные, слюдяные, эльфовые крылышки, которые хоть и не могут поднять меня в облака, но состояние полета я с ними уже испытываю. А может быть, это крылья любви? Да разве они такие? Батюшки, какое грозное словосочетание — крылья любви. Но никто, моя дорогая, тебя за язык не тянул. Что сказано, то сделано, только мурашки по коже. Крупные такие, наглые. Начинаются где-то в паху и распостраняются по всему телу, как зараза, со скоростью ветра. И такая мурашкообразная ветрянка поднимается к самой голове, приподнимает волосы у корней и, немного ослабев, мчится вниз, снова через пах, по коленям, икрам и пальцам ног. Радость небольшая, я вам скажу. Микроскопический оргазм без права передачи удовольствия близлежащему товарищу по счастью.

Где ты, мой товарищ по счастью? Что сейчас делаешь? Наверное, спишь как ребенок и видишь постэротические сны? Найди там для меня маленькую блатную роль. Я буду слушаться тебя беспрекословно, и ты, заметив наконец скромную статистку, скажешь: «А вот вы, я вам говорю, барышня, подойдите поближе». И я подойду. А ты одной рукой обнимешь меня за плечи, а другой поднесешь ко рту матюгальник и крикнешь: «На сегодня все свободны!» И все станут расходиться, а мы уединимся в твоем режиссерском вагончике и будем репетировать до утра, пока ты не поймешь, что мое, хоть и скромное, но дарование, выше всяких похвал.

Но чем плоха ночь? Тем, что она имеет обыкновение заканчиваться, и наступает утро, а с ним незаметно, как старость, подкрадывается вопрос: что делать? Кто виноват, не спрашиваю, это и так понятно, без объяснений.

Виновата девочка-марионеточка, которая снова начинает переживать и дергаться. Что делать, мама дорогая?