Искатели сокровищ - Алик Затируха

– Скажите, пожалуйста, Генриетта Николаевна, – поднял руку один из Ильичей-семинаристов, – а как товарищ Ленин сердился?

– Когда волновался – бледнел. Таких жестов, как битье кулаком по столу или грожение пальцем, никогда не было…

Потом актеры попросили Генриетту Николаевну разъяснить – как на лице Владимира Ильича должна быть отражена работа мысли. Очень уж все режиссеры напирают на эту «работу мысли».

– Да, преобладающим его состоянием была напряженная сосредоточенность, – терпеливо объясняла Генриетта Николаевна. – Но это вовсе не значит, что актеру надо из кожи вон лезть, чтобы добиться такой стабильности. Каждому конкретному эпизоду сцены надо уметь найти соответствующую внешнюю форму образа. Мимика и жестикуляция Владимира Ильича были очень выразительны. Умел хохотать до слез. Отбрасывался назад при хохоте… Не так известно, – понизила голос Генриетта Николаевна, будто решила поделиться тайной за семью печатями, – но ведь товарищ Ленин любил насвистывать и напевать. Репертуар: «Нас венчали не в церкви», «Замучен тяжелой неволей», «Смело, товарищи, в ногу», «День настал веселый мая»…

– Простите, Генриетта Николаевна, а как пишется «в ногу» – вместе или раздельно?

– Раздельно… Товарищи, а где опять Рогульский? – спросила Генриетта Николаевна, всматриваясь в группу своих слушателей.

Все как один Ильичи опустили головы.

– Вы ведь все вместе живете в гостинице «Москва». Что с ним, почему его опять нет?

Никто не решался ответить.

…По улице Горького шел Ленин.

Одет он был так же, как 25 мая 1919 года, когда с группой командиров обходил фронт войск Всевобуча на Красной площади, и когда фотографу удалось так верно передать динамику этой устремленной в будущее поступи. Только в этот раз он шел без пальто, да и галстук у него был как-то лихо перекинут через плечо. А во всем остальном – тот самый Ленин. Доведись кому-нибудь из тех командиров 19-го года приметить его сейчас, – тотчас бы признал командир своего вождя. Только чуток подивился бы: что-то очень уж заносит Ильича из стороны в сторону. «Умаялся, поди, день-деньской о мировой революции думая, – объяснил бы это для себя ветеран войск Всевобуча. – Да и годков уж сколько теперь набежало Владимиру Ильичу, вот и не держат его ноженьки…»

Приветствуя прохожих, Владимир Ильич вежливо прикладывался рукой к козырьку своей кепчонки. Иногда он останавливался и, заложив большой палец за жилетку, спрашивал у кого-нибудь: «А что, товарищ, лошадь у вас есть?» Прохожие сконфуженно хихикали – Ильич недоумевал. Так ни разу не услышав ответа на свой простой вопрос, он дошел до памятника Юрию Долгорукому.

Здесь большая группа гостей столицы попросила его сфотографироваться с ними. Он не чинился и занял место в центре компании. И здесь спрашивал про лошадь. И у мастера-фотографа, любезно согласившись на его предложение сняться отдельно.

Некоторые уже сообразили, что этот странный гражданин раз за разом повторяет реплику Ленина из пьесы «Человек с ружьем», будто ожидая, что кто-то ответит ему за Шадрина. Но зачем это? Кто-то проверяет знание населением революционной драматургии, и все снимается скрытой камерой? Едва ли. Как бы ни была удалена эта камера, а на отснятом материале все равно будет хорошо видно, что Владимир Ильич пьян как сапожник.

Заметив на середине улицы Горького, у ее поворота на улицу Станкевича, дежурящего там милиционера, Ленин нетвердой походкой направился к нему. Завизжали тормоза машин. Милиционер зло засвистел. Ильича это не остановило. Подойдя к офицеру, он все с тем же живейшим интересом, не забыв картинно заложить большой палец за жилетку, спросил: «А что, батенька, лошадь у вас есть?»

Профессиональное обоняние гаишника было жестоко оскорблено. Наметанный глаз сразу определил, что гражданин не просто пьян в стельку, а едва ли ни в состоянии белой горячки пребывает. «А корова?» – норовя покрутить пуговицу капитанского мундира, допытывался неугомонный Ильич. Офицер-гаишник не поддержал пьяного разговора даже с вождем. Он исполнил свой долг: вызвал по рации спецмедслужбу. А до ее приезда толпа зевак могла видеть, как на самой середине главной улицы столицы товарищ Ленин чего-то настойчиво добивается от милиционера, а тот юлит и валяет ваньку.

Через полчаса начальник вытрезвителя докладывал дежурному по городу:

– Товарищ полковник, у нас тут… Не знаю прямо, как и сказать… К нам тут Ленин попал…

– Кто к вам попал?! Нанюхался что ли от своей клиентуры?

– А черт его знает, кто он на самом деле? Лыка не вяжет. Только про какую-то лошадь и корову все время спрашивает… Товарищ полковник, верите: ну Ленин и Ленин! Эх и похож! Вот это похож так похож! И подходить к нему боязно. Еле успокоили. Пришлось сказать, что лошади и коровы есть у каждого работника вытрезвителя.

– Документы какие-нибудь при нем имеются?

– Только визитка гостиницы «Москва»…

Так печально – вытрезвителем и последующим выдворением к месту постоянной прописки в Барнаул – закончилось для актера Алтайского Краевого театра Драмы Ивана Емельяновича Рогульского его пребывание в столице. И не дано было ему выучить слова и мелодию песни «Нас венчали не в церкви». Так и не узнал он, как правильно пишется «в ногу».

Впрочем, тут надо было думать не о том, что из репертуара вождя напевать и насвистывать на сцене, а о том, как бы вовсе с нее не поперли. Позорное времяпровождение в столице сделало очень проблематичным продолжение актерской карьеры Ивана Емельяновича. А ведь какой она могла быть!

Природа по какой-то своей таинственной потребности (или проказы ради?) создает порой таких точных двойников известным лицам, что только диву даешься. Она, конечно, иногда и для простого человека вылепит некое его подобие – но уже не с таким тщанием, уже спустя рукава, уже как-то совсем по-человечески халтурно: «Ладно, и так сойдёт…»

Вот идешь ты, чисто выбритый, в свежей белой сорочке, в библиотеку за «Опытами» Монтеня, и вдруг из стайки собравшихся у пивного ларька опухших, смрадных выпивох раздается радостный крик в твою сторону: «Ё моё – Ляка! Иди, иди-ка сюда, угости кента пивком…» Ты прибавляешь шагу, а непризнанный тобой кент говорит обиженно собутыльникам: «Зазнался гад! А ведь одну зону мы с ним топтали. У него это уже вторая ходка была. И снова – за совращение малолеток… Погоди, а может, и не Ляка это, а? У Ляки морда как будто пошире была…»

Иван Емельянович Рогульский был, как говорится, вылитый Ленин.

Выбери у каждого из тех московских Ильичей-семинаристов его самую убедительную ленинскую черту да вылепи из собранного добра нового актера, – так и ему было бы далеко до той похожести. Рост, стать, голос, строение черепа и черты лица – нигде не убавить, не прибавить. Даже потребность простирать руку во время оживленного разговора вперед и вправо Иван Емельянович унаследовал от маменьки с папенькой, а не режиссерской муштрой нажил.

И все это богатство ушло в песок. Жена Ивана Емельяновича выражалась резче: «Другой бы с такой рожей уже сто раз Народным артистом был!..»

Страна не знала актера Рогульского. Кинематограф сторонился его. Центральные театры не приглашали.

Была-была на то веская причина.

Как чудесно совпадали у вождя и актера внешние данные, так со временем все более усугублялось одно существенное отличие.

Достоверно известно, что Владимир Ильич не отмечал известным российским макаром ни удачную охоту на зайцев в Шушенском, ни выход из печати «Детской болезни „левизны“ в коммунизме», ни победу над бундовцами на Поронинской конференции. Даже самые злые языки нигде не найдут подтверждения тому, что Ильич после взятия Зимнего дворца на радостях крепко поддал и до утра пел с товарищами «День настал веселый мая».

Иван Емельянович Рогульский не только все с большим жаром отмечал каждую следующую годовщину взятия Зимнего, но с нарастающей изобретательностью выискивал в календаре и жизни другие события, достойные доброй пьянки. А таких событий жизнь и календарь дарят предостаточно.

Актер Алтайского Краевого театра Драмы Иван Емельянович Рогульский пил.

…В кабинете начальника краевого управления культуры атмосфера, близкая к траурной. Траур на лице самой Екатерины Андреевны Коркиной, горькая печаль в глазах трех краевых культработников рангом пониже. «На ковре» в кабинете Екатерины Андреевны – режиссер драмтеатра Борис Петрович Романюк. За дверью, в коридоре, сидят актеры театра Рогульский и Мальков.

– Прославились, нечего сказать, – подытожила похождения Ивана Емельяновича в Москве Екатерина Андреевна. – Вот к чему приводит попустительство. Дай вовремя в театре этому Рогульскому от ворот поворот, не нажили бы такого позора. Алкоголик в роли Ленина – стыд и срам!