Восточные сюжеты - Чингиз Гасан оглы Гусейнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Хасай в начале сентября поехал снова в Иркутск. И брат старший («Григорий или Ефим?») сказал младшему брату — начальнику: «Это ошибка. Ага истощен. Моя первая, ты знаешь, и последняя, даю тебе слово, просьба!.. Ошибка, понимаешь!»
О чем еще говорили, никому не ведомо. Может быть, начальник даже подумал, что все равно не жилец Ага. Он к тому времени лежал в больнице, и его отправили домой, на родину. Но до этого Хасай на «студебеккере» поехал в поселок, где жил Ага, познакомился, не испытывая при этом особой радости, с его женой, поглядел на младенца с голубыми, как у матери, глазами… Хасай вернулся в Баку, а через две недели (подлечили-таки Агу, на своих ногах чтоб явился домой!) Ага ступил на бакинскую землю и яркий свет ударил ему в лицо; он долго привыкал к этому свету, жмурился, слезы текли и текли у него из глаз… Но Ага вернулся не один, как они договаривались с Хасаем, а с женой: она отпросилась на месяц — в отпуск; срок ее договора по найму истекал лишь через год. Аге был уже заготовлен новый паспорт, без всяких лишних отметок и с постоянной наконец-то бакинской пропиской. И в этом Хасаю помогла Хуснийэ, несмотря на ее «мое дело сторона». Ага мог бы вспомнить (ах, как коротка память человеческая, слышу я снова ашуга-романтика) и о том, какую услугу оказала ему Х.-х. после того, как он приехал в Баку с женой, и как мила была Х.-х. с нею. Он может забыть имя начальника и его брата, хотя и ему, и Хасаю помнить бы о них, но забыть такое!.. «Ах-ах!» Но что подумала жена Аги, осторожно сходя со ступенек вагона, потому что перрон очень низкий, как бы не треснула юбка на ней? Ничего не понимала, но чувствовала, что ей обрадовались. Еще на вокзале, куда ее с сыном и Агой пришли встречать его родные, ее осыпали цветами и поцелуями. Она сразу всех узнала, хотя видела их, за исключением Хасая, впервые; и Гейбата узнала, и Хуснийэ (какое трудное имя у нее!), ведь о них (и о Теймуре, и о Тукезбан, и о матери) ей подолгу рассказывал Ага в ожидании вестей из дому. И ей сразу понравилась Хуснийэ-ханум. Та бросилась к ней, обняла, расплакалась от радости, отняла тотчас ребенка у Аги, прижала его к груди, разохалась, умилилась, рассиялась вся. А жена Аги боялась этой встречи с родными мужа и была несказанно рада, что ее опасения не сбылись. И Хасай улыбался, и Гейбат, и сын Хасая… Жаль, Теймура не было (о его гибели они с Агой узнали недавно, Хасай им рассказал, когда был у них), и Тукезбан, Кочевница, не могла их встретить — недавно уехала за своим мужем в поисках ценных металлов… нет, нет, очень далеко отсюда: и ни слова о Кязыме. Не надо портить настроение. И мать Аги она не застала в живых; почему-то верила, что найдет с нею общий язык, понравится Мелек.
Потом привезли их к Хасаю, где был уже накрыт стол. Хуснийэ-ханум тут же, как приехали, отвела ее в свою комнату, распахнула шкаф и подарила шелковое платье, которое оказалось впору, туфли на высоких каблуках отдала, заставила переодеться и выйти к столу нарядной — ни такого платья, ни туфель таких у нее в чемодане не было.
О чем говорили за едой, она не понимала. Но это и неважно, думала. Главное — все так обходительны с нею, особенно Хуснийэ, с ее лица не сходила улыбка, она то и дело подходила к ребенку, который лежал весь раскрытый на их двуспальной кровати и блаженствовал в тепле, щебетала над ним. Разговаривали громко. Ага то о чем-то тихо рассказывал, то вдруг, перебивая собеседника, возбужденно размахивал руками. Горячо, со страстью говорила Х.-х., поглядывая на нее и улыбаясь, и тогда лицо Хасая делалось мягче, дружелюбнее.
Гейбат вдруг вставлял слово, и разговор вспыхивал. Х.-х., обнимая ее, что-то доказывала им, потом прижималась к ее щекам губами, и в ее глазах гостья видела слезы.
Она изучила Агу хорошо и видела, что он рад, что приехал в родной край. Но в нем появилось и что-то новое, неясное еще ей: он смущался, когда Хасай или Гейбат о чем-то ему говорили или спрашивали, и виновато опускал голову, но Х.-х. приходила ему на помощь, становилась за его спиной и обнимала за плечи, и гостье казалось, что Хуснийэ-ханум защищает его, рада, что он с женой и сыном здесь, и тогда снова все улыбались, головы согласно кивали, ей подвигали вкусную еду, которую она пробовала впервые.
А за столом говорили вот о чем (жаль, что ни Теймура, ни Тукезбан не было).
Хасай Аге:
— Зря ты меня не послушался!
— В чем?
— Приехал не один, вот в чем!
— Как же мог я оставить сына?
Гейбат:
— Подумаешь, сына! А от кого?
Х.-х. вскипала:
— В своем ли ты уме?! Вы же в ее руках! Немедленно улыбнитесь! (Здесь Х.-х. целовала гостью. И лицо Хасая теплело, Гейбат улыбался. Ага опускал голову.)
И снова Хасай Аге:
— Одно я понимаю твердо: ей у нас не жить! И тебе напоминание, и нам. Пойдут расспросы, кто да откуда, все раскроется, и тогда мне несдобровать!
— Припугнуть надо, сама сбежит! — говорил Гейбат.
— «Припугнуть»! — передразнила его Х.-х. — Она вас так припугнет, что позора не оберетесь! Надо с умом подойти. Мне тоже ясно, что ей здесь делать нечего, не нашего круга человек! Но ребенок — Бахтияров, он — наш!
(Здесь Х.-х. вставала за спиной Аги и обнимала его за плечи. И Ага смущенно улыбался — ребенок-то ведь его и он очень привязался к нему.)
— Жалко его. И ее тоже жалко, — говорил
