Восточные сюжеты - Чингиз Гасан оглы Гусейнов

— О ней, о первой моей жестокости, разве я могу умолчать?

— Так рассказывай!

Я и сам не знаю, как вырвались у меня эти слова в тот далекий день!.. Сколько времени прошло, а слова и сейчас обжигают.

Мать и вправду по дороге домой съела кусочек черного тяжелого хлеба тех военных лет. Увидев початую буханку, я громко крикнул: «Ты съела хлеб по дороге! Надо делить хлеб!» Мать полными ужаса глазами смотрела на меня. От волнения у нее беззвучно шевелились побелевшие губы. Наша комната наполнилась такой тишиной, что мне стало страшно. Мать сгорбилась под тяжестью моих слов. В ее глазах я увидел глубокую-глубокую тоску. Она тихо сказала: «Если начнем делить хлеб, мое сердце остановится». — «Я тоже не хочу этого», — пробормотал я. Но в тот день мать все же разделила хлеб и от своей доли половину отдала мне. Я не притронулся к ее куску…

— Браво!

— Я вернул ей хлеб…

— Бурные аплодисменты!

— Именем погибшего отца я заставил ее съесть тот кусок!

— Но те слова были произнесены.

— Она простила их мне.

— Но я не прощаю!

Я иду по тихой узкой улице между высокими каменными оградами.

У калиток ограды обрываются, и видно, что за ними тенистые сады бакинских дач.

Жарко.

Я иду к морю.

— Махфират!.. — неожиданно слышу я и невольно останавливаюсь. Я давно не слышал этого имени, очень редкого и старинного.

За такой же калиткой мы жили на даче много лет назад… А может, этого и не было никогда?..

Жарко…

Взобравшись на высокое тутовое дерево, я вижу оттуда море. Оно синее-синее, без волн. Когда срываю ягоду, кровавый сок тута наполняет ладонь, красные точечки, брызнув, остаются родинками на моей открытой груди. Ягоды сочные, вкусные, сладкие.

Под деревом стоит мать. Осторожно, чтобы не просыпать, я самые крупные ягоды собираю для нее в белую эмалированную кружку.

Жарко…

На дворе дачи в глиняной печке — тандыре — разведен огонь. Мать печет ржаные лепешки.

Я сижу на ступеньках террасы. В моих руках горячая лепешка. Я перекладываю ее с руки на руку. Не дождавшись, пока она остынет, обжигаясь, откусываю. Мать смеется и дует в мой открытый рот.

Жарко…

Видно волнистое песчаное дно моря. Мать, постелив на берегу большой ковер, намыливает его. Набегающие волны слизывают мыльные хлопья. Под лучами слепящего солнца все ярче блестят и играют узоры шелковистого ковра.

Вода теплая, ласковая, под ногами мягкий песок.

Мать кричит: «Хватит, выходи!»

«Еще, еще!» — говорю я и снова и снова ныряю в воду. Рукой достаю до дна, взяв горсть песка, выныриваю из воды. Песок — темно-серый, похожий на грязь. Он красив только в воде; разлученный с ней, песок теряет свой блеск.

Я давно не видел моря.

Очень давно. Именно этого моря. Моего.

Скорее б.

Иду и иду, скорее б!..

А дороге нет конца… Когда же берег?

Так жарко, что ни о чем уже не помнится.

Неужто оно так иссохлось, что ушло далеко?

И я никогда не достигну его берега?

Ни тени, чтоб спрятаться: пески и пески.

Кричать?

Но кто услышит твой крик?

«Эээййй!..»

1970

Перевод М. Гусейновой.