Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У меня много дел с переездом института, – извиняющимся голосом объяснил он, – в любом случае, вы знаете, как со мной связаться. Доктор Алишерова тоже передает привет…
Сергею Петровичу предстояло сопровождать цинковый гроб с телом Светланы Алишеровны на остров Возрождения. После телефонного разговора с начальством он понял, что профессор Мендес гораздо больше озабочен побегом 880, чем гибелью собственной жены:
– Жену ему доставят новую, – хмыкнул Ким, – а 880, судя по всему, имел отношение к профессору, когда он еще был Кардозо. Впрочем, он зря волнуется. Даже если беглеца не поймают, если он не сгинет в тайге или пустыне, если его не расстреляют китайцы, наш остров все равно недосягаем, мы в полной безопасности… – по спине бывшего Сабуро-сана пробежал неприятный холодок:
– В полной безопасности, – уверил он себя, – маэстро понятия не имеет, кто я такой на самом деле, и ничего не знает об острове. И вообще, он, как все гении, занят только собой… – с началом приема таблеток, несколько дней назад, Генрик заметил, что он стал меньше уставать:
– Один из эффектов средства, – понял Тупица, – господин Ким предупреждал, что так и случится. Но нельзя злоупотреблять повышением работоспособности, надо больше спать и меньше…
Он надеялся, что Инге спишет его покрасневшие щеки на хорошо протопленный зал и несколько бокалов грузинского вина. К Генрику вернулись мысли, от которых он старательно хотел избавиться:
– Я думаю об Адели, но не как обычно, – ему стало неловко, – из-за этого все происходит дольше. Час или даже два часа, словно я на отдыхе. Во время работы, если такое и случается, то мне хватает пяти минут… – допив белое вино, сжевав ароматную рыбку, он услышал голос со сцены:
– Еврейская Автономная Республика приветствует нашего выдающегося гостя, гордость мировой музыки… – столы вокруг взорвались аплодисментами. Генрик, поднявшись, раскланялся:
– Выступает студентка биробиджанского музыкального училища, товарищ Дора Фейгельман. Еврейская колыбельная песня, «Рожинкес мит мандельн»… – Генрик замер. Ласковая рука покачала его, отец смешливо сказал:
– «Сурок» его не усыпил, Дора. Бетховен уступает место настоящей колыбельной… – запахло сладким, он прижался разгоряченной щекой к мягкой щеке матери:
– Я рано начал говорить, – Генрик забыл сесть, – в год я уже лепетал:
– Маме петь, петь… – темные волосы окутали его. Генрик обхватил мать ручками за шею:
– Зинг-лид, – капризно велел ребенок, – зинг, мамеле… – тяжелые локоны темного каштана, падали на стройные плечи девушки, в закрытом, старомодного покроя платье:
– Такие носили пожилые женщины в гетто, – вспомнил Генрик, – некоторые ходили с париками, с косынками, как у нее… – платок прикрывал голову девушки, но косы было никак не спрятать:
– У нее локоны до талии, – полюбовался Генрик, – какая она красавица… – отсюда он не мог разглядеть цвет глаз девушки:
– Тоже темные, наверняка, как у мамы. Ее и зовут, как маму, Дора… – низкий голос напомнил ему о выступлениях кузины Дате:
– У Ханы голос сильнее, она могла бы петь в опере, как Пиаф. Однако техника у них похожа, они эстрадные артистки… – девушка смотрела прямо на него:
– Рожинкес мит мандельн… – голос летел над столами, поднимаясь к амфитеатру и ложам, – шлоф же, ингеле, шлоф… – Генрик сглотнул:
– Я засыпал у мамы на руках. Потом она научила меня играть эту колыбельную. Надо пригласить девушку к нам, пусть расскажет о Биробиджане… – Генрик именно так хотел объяснить свояку свой интерес к Доре Фейгельман, – в конце концов, какая страна в мире предоставила евреям свою территорию? Только СССР, другие никогда на такое не пойдут… – отгремели аплодисменты, он наклонился к Инге:
– Я хочу с ней поговорить о Биробиджане. Ты не против, если она с нами посидит… – свояк пожал плечами:
– Она и твой переводчик, то есть работник комитета… – Инге даже не понизил голоса, – девица тебе будет лепить пропагандистскую чушь, и больше ничего. Но разговаривай, конечно…
Генрик поманил к себе так называемого переводчика, из-за соседнего столика. Парень возраста Инге отлично владел английским и французским:
– Передайте мадемуазель Фейгельман, что мы будем рады, если она согласится разделить нашу компанию… – церемонно сказал Генрик. Присев, он налил себе еще вина:
– Это дружеская беседа, не больше… – на сцене зазвенел очередной бубен. Велев себе успокоиться, Тупица подышал: «Не больше».
Запотевшая золотая фольга блестела на зеленом стекле бутылок «Вдовы Клико». В мельхиоровом ведерке для шампанского плавали подтаявшие льдинки. По тарелкам с витиеватой надписью «Гостиница Центральная», размазали черную икру. Карельскую березу стола усеивал серый пепел, вокруг валялись подсохшие мандариновые шкурки. Окурок сигары ткнули в крохотную чашечку с кофейной гущей:
– Сигары сейчас на западе все доминиканские… – у него немного заплетался язык, – Куба пошла по пути социализма и разорвала торговые связи с западом. Кубинские сигары курят команданте Фидель и товарищ Хрущев… – его волнистые волосы падали на измятую крахмальную рубашку. В расстегнутом почти до пояса брюк вороте виднелась золотая цепочка с изящной, тоже золотой звездой Давида. Кулон переливался бриллиантами:
– Это от Тиффани… – он ткнул себя пальцем в грудь, – личный подарок от фирмы для меня… – рука с бокалом шампанского слегка подрагивала:
– Это Vacheron Constantin, такие часы есть только у принца Филипа, иранского шаха и у меня. У меня есть и платиновый Patek… – отделанная перламутром зажигалка несколько раз щелкнула, он сумел зажечь сигарету, – Patek Philippe. Ты о таких часах никогда не слышала… – шампанское полилось по обросшему темной щетиной подбородку, – в Москве мне подарили ваш «Полёт», тоже золотой… – он хихикнул.
Расшитая бисером бретелька ее вечернего платья спустилась со стройного плеча. Шелк цвета горького шоколада облегал высокую, девичью грудь. Глаза у нее действительно оказались темными, большими, в длинных, чудных ресницах:
– Я играю на скрипке работы Гварнери… – маэстро наклонил бутылку над бокалом мадемуазель Фейгельман, Доры, – инструмент мне подарил покойный отец… – пухлые губы цвета спелых ягод выпустили серебристое колечко дыма:
– Вы так интересно рассказываете, месье Авербах… – переводчик им, в конце концов, не понадобился:
– Я увлекаюсь языками, – товарищ Фейгельман покраснела, – в школе нам преподавали французский, английским я занимаюсь по самоучителю… – Саша долго наставлял Куколку в правильном, вернее, неправильном произношении:
– Оставьте парижский акцент, Надежда Наумовна, не употребляйте сложных слов, – сухо велел он, – вы сирота, вы росли в детдоме. Вам неоткуда было узнать тонкости английской и французской грамматик… – Наде стоило большого труда ломать язык. Едва она села за центральный стол, как доктор Эйриксен, коротко кивнув, поднялся:
– Прошу прощения, мадемуазель Фейгельман, Генрик, – вежливо попрощался он, – как я и говорил, утром меня ждет опыт. Желаю вам приятного вечера… – Надя проводила глазами рыжую голову, широкие плечи в сером пиджаке. Доктор Эйриксен был выше ее:
– Маэстро моего роста, – от шампанского ее потянуло в сон, – метр восемьдесят. Поэтому тварь, то есть товарищ Матвеев, заставила меня надеть туфли на плоской подошве… – Наде было брезгливо даже думать о комитетчике:
– Словно он змея или паук, которых Павел в детстве таскал домой из леса… – девушку пробрала дрожь, в ухе зашуршал вкрадчивый голос:
– Вы откроете бал вальсом Шостаковича. Мужчины не любят, когда девушка выше их ростом, в таких туфлях удобнее танцевать… – пела Надя на шпильках. Лаковые итальянские лодочки и вечернее платье она получила в гримерке от женщины в униформе билетерши, с повадками тюремной надзирательницы:
– Их сюда привезли из женской зоны, – мрачно подумала Надя, – проклятая сука даже в уборную за мной потащилась… – вальсировал маэстро отменно:
