Обещания и Гранаты (ЛП) - Миллер Сав Р.

— Но ты не собираешься спать со мной?

Похотливая маленькая сучка. Я смотрю, как она краснеет, покусывая нижнюю губу, и задаюсь вопросом, знаю ли, во что ввязался.

— Пока нет.

— Тогда… в чем смысл? Чего ты ждешь? — спрашивает она, ерзая на своем сиденье. Прижимая бедра друг к другу, она ерзает, вероятно, пытаясь отогнать желание, кружащееся у нее между ног. — Ты больше… не интересуешься мной в этом смысле?

Розовый цвет окрашивает ее скулы, смущение струится по шее, заставляя ее выглядеть невинной и хрупкой.

Дело не в том, что мне это неинтересно, а в том, что я слишком заинтересован.

Как только мы начнем, я знаю, что мы не сможем остановиться.

— Не волнуйся, моя маленькая Персефона, — говорю я, высвобождаясь и делая глубокий вдох, прежде чем подняться на ноги. — Тебя трахнут. Просто не сразу.

Мой член не сдувается, пока она не отводит взгляд, ее румянец темнеет.

Проводя рукой по передней части костюма, я протягиваю ее ей, терпеливо ожидая, когда она ее возьмет. Если она действительно ненавидит самолеты, я не могу представить, что сойти будет особенно легко; удивительно, что она вообще выбралась из спальни, так как изменение высоты портит даже самого опытного летчика.

Она смотрит на мою руку, потом снова на меня.

Я возвышаюсь над ней в полный рост, когда она сидит, мое телосложение немного больше среднего, но, нависая над ней, когда она на одном уровне с моим членом, я испытываю совершенно новое ощущение, усиливающее похоть, которую пытаюсь игнорировать.

— Я не хотела выходить за тебя замуж, — говорит она, ее голос мягкий и непохожий на тот, что я когда-либо слышал раньше.

В моем горле образуется комок, из-за которого мне трудно дышать. Такое знакомое гребаное чувство.

— Так ты продолжаешь говорить.

— Что, по-твоему, я должна здесь делать? — спрашивает она, поднимаясь со своего места; она шатается, теряя равновесие на полсекунды, прежде чем собраться и скрестить руки на груди.

Меня поражает острый, сладкий гранатовый аромат ее шампуня, и я почти испытываю искушение заключить ее в объятия и показать, чего должен ожидать от нее, как от моей новой жены.

Всеми способами я бы поклонялся ее упругому, совершенному телу, если бы мне дали такую возможность. Как я затащил бы ее в глубины Ада, но убедил бы, что она попала в Рай, используя свой язык, чтобы писать бессловесные стихи на ее чувствительной, набухшей плоти.

Всеми способами я бы обращался с ней правильно, если бы мог.

Если бы мне не было слишком много чего терять.

Если бы я думал, что смогу по-настоящему любить ее, а не просто использовать как пешку в своих извращенных играх.

Вместо этого я соглашаюсь на то, что безопасно, потому что прямо сейчас это важнее.

— Мы можем обсудить это позже, — говорю я, поворачиваясь в сторону и указывая на выход, надеясь, что она не заметит, как мои ноздри раздуваются от ее близости.

Она подходит слишком близко, и внезапно я чувствую, что проглотил самый сладкий, самый смертоносный яд.

— Сначала я хочу тебе кое-что показать.

ГЛАВА 8

Елена

Неужели я больше не интересую тебя в этом смысле?

Вонзая ногти в кожу бедер, я мысленно ругаю себя за то, что позволила вопросу сорваться с моих губ.

Мой разум был слишком затуманен, отчасти из-за оргазма, который я испытала менее получаса назад, а отчасти из-за того, что салон самолета начинал казаться гробом, и внезапно вопрос сорвался с моего языка и метнулся в его сторону.

Как будто спать с Кэлом Андерсоном — это самая важная вещь во вселенной.

Правда, я почти ни о чем другом не думала в течение нескольких недель с тех пор, как он лишил меня девственности, но все же. Учитывая абсолютный хаос последних двадцати четырех часов, полный переворот в жизни, какой я ее когда-то знала, секс должен быть последним, о чем нужно беспокоиться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я должна быть рада, что он не хочет этого от меня. Это должно заставить меня чувствовать себя сильной, как будто он позволяет мне сохранить единственный козырь, который у меня когда-либо был.

И все же, когда я смотрю на него со своего конца черного седана, в который нас посадили после того, как мы сошли с самолета, эта знакомая боль распространяется из моей киски наружу, течет по венам, как будто ей там самое место.

И все, что я чувствую, — это нежеланность.

Он практически приклеен к своей двери, его пиджак сложен на сиденье между нами. Рукава его черной рубашки на пуговицах закатаны до середины предплечья, обнажая крепкие мышцы и более бронзовую кожу, это самое большее, чем я когда-либо видела у него.

Прокручивая свой телефон подушечкой большого пальца одной руки, он поглаживает нижнюю часть своей щетинистой челюсти другой. Экран меняется так быстро, что мне трудно представить, что он вообще обрабатывает какую-либо информацию.

Поджав губы, я наклоняюсь и нащупываю в рюкзаке телефон, но он оказывается нерабочим. Я поворачиваю голову, убирая волосы с лица, мой рот открывается, чтобы спросить, что он с ним сделал.

— Помеха, — говорит он, прежде чем я успеваю произнести хоть слово, не удостоив меня взглядом. — Когда мы будем дома, я предоставлю тебе новое устройство.

Дом. Разглаживая руками мягкий материал своих леггинсов, я смотрю в тонированное окно, как мимо проносится зелено-голубая местность того места, где мы приземлились. Океан простирается сразу за горизонтом верхушек деревьев, хотя я не уверена, означает ли это, что мы все еще на материке.

— Где именно находится дом? — спрашиваю я.

— Остров Аплана, хотя местные жители называют его просто Апланой. Это недалеко от островов Бостон-Харбор.

— Никогда не слышала о нем, — говорю я, мой палец нажимает кнопку, которая опускает окно на дюйм.

Оно жужжит, когда опускается, звук пронзает тишину вокруг нас, пробуждая спокойствие в моем животе, которого я не чувствовала с тех пор, как вошла в спальню Матео. Вверх и вниз, я повторяю это движение, гипнотизируя себя им.

Краем глаза вижу, как Кэл ерзает на своем сиденье, скрещивая и разгибая ноги, как будто он не может устроиться поудобнее. Его левая рука опускается, чтобы схватить чуть выше колена, сжимая до тех пор, пока вены не натянутся на коже, горло неоднократно вздрагивает, когда он сглатывает снова и снова.

Интересно, не передумал ли он насчет всего этого — жениться на мне, трахнуть, украсть из Бостона. Возможно ли, что плохой доктор не совсем понимал, во что ввязывается, когда выступил в роли моего рыцаря в не очень сияющих доспехах?

Прежде чем у меня появляется возможность спросить, не слишком ли поздно для аннулирования, рука Кэла набрасывается, накрывая мою, как раз в тот момент, когда соленый воздух обдувает мое лицо; он убирает мой палец, возвращая окно в исходное закрытое положение, затрудненное дыхание вырывается из его груди.

Приподняв подбородок, я замечаю напряженность вокруг его глаз и сужение зрачков. Он выглядит диким, как оживший монстр, остро нуждающийся в своем фунте плоти, и это крадет кислород из моих легких на короткие секунды.

Но не потому, что я боюсь.

Потому что мне это нравится.

Хаос в его глазах засасывает меня, как подводное течение, затягивая все глубже в его опасные воды.

На мгновение я предпочла бы утонуть в них, чем всплыть на поверхность.

В моем горле материализуется комок, и я сглатываю его. Мое сердце колотится в груди, этот аромат корицы и виски, который я неделями пыталась забыть, нападает на меня, когда он нависает над моим телом. Его пристальный взгляд скользит по углам моего лица, безумие освещает его черты и удерживает его на расстоянии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Схватившись за дверной косяк, он делает долгий, низкий вдох, его грудь резко поднимается от этого действия. Быстро моргая, он, кажется, возвращается в свое нормальное состояние, темно-карие глаза встречаются с моими, когда зрачки меняются.