Герои Смуты - Вячеслав Козляков

Для отвлечения внимания московских жителей и укрепления собственных позиций поляки продолжали использовать страхи перед угрозой возможного похода на Москву калужского «царика». Как только возникало недовольство ходом дел с избранием королевича Владислава, все разговоры немедленно дезавуировались обвинениями в связях с самозванцем, адресованными сомневающимся. Например, упреки в тайных контактах с «Вором» были адресованы смоленскому воеводе Михаилу Борисовичу Шеину, отказавшемуся сдать город, пока не будет подтвержден московский договор. В ссылке с калужским самозванцем, причем чуть ли не со времени отъезда из столицы, обвиняли также князя Василия Голицына. Главе смоленского посольства приписали и желание самому воцариться. В 1613 году, принимая посланника земского собора Дениса Оладьина, польско-литовские дипломаты вполне определенно говорили о претензиях князя Василия на царство: он будто бы «умыслил сам быти вашим великим государем». Для этого Голицын якобы вступил в тайную переписку с Калужским вором.

История со старыми обвинениями тянулась с того времени, когда Александр Госевский 10 (20) ноября 1610 года прислал королю Сигизмунду III сведения о раскрытом в Москве заговоре. По его словам, некий поп Иларион сознался в том, что возил письма «от всех сословий» к самозванцу, и сообщил о готовившемся 18 (28) октября выступлении, в ходе которого должны были перебить всех сторонников королевича Владислава. Главу Боярской думы князя Федора Ивановича Мстиславского собирались оставить в живых, но ограбить и в одной рубашке привести на поклон к «Вору». Рядом в донесении шла речь о допросе попа Харитона (из текста неясно, не был ли это тот же самый Иларион или уже другой священник), который на пытках, в том числе перед всеми боярами, полковниками и ротмистрами, показал, что в сговоре с «Вором» были князья Василий и Андрей Голицыны[70].

На переговорах 1615 года, которые велись с участием бывшего главы московского гарнизона Александра Госевского, снова вспомнили о показаниях попа Харитона против князя Василия Голицына. Особенно подчеркивалось, что лазутчика допрашивали в присутствии многих дворян, гостей и представителей московского посада[71]. Князь Голицын, судя по этим показаниям, выбрал для осуществления своих честолюбивых планов непрямую дорогу, начав переговоры с бежавшим из-под Москвы в Калугу самозваным царем Дмитрием. Расчет Голицына основывался на повторении истории первого самозванца: «зараз выехавши з Москвы под Смоленск, з дороги сослался с вором Калужским и промышлял, штобы ему с своими советники (намек на Ляпуновых и других сторонников голи-цынской партии. — В. К.) учинити на Москве господарем вора Калужского, а учиня убити, також как прежнего Дмитра розстригу убили, а убивши самому господарем учинитися, так как преже того Шуйский зделал»[72]. Сам князь Голицын готов был «Богу жаловаться» на оговор, и все подозрения с него сняли еще в королевской ставке под Смоленском[73].

Не стоит вслед за дипломатами Речи Посполитой думать, будто о престоле мечтали оба — и князь Василий Голицын, и Прокофий Ляпунов. Поддерживать князя Василия должны были более родовитые люди, включая его брата Андрея. Собственно, если судить по итогам рассмотренного дела попа Харитона, главными фигурантами следствия были оговоренные им бояре князь Иван Воротынский и младший из князей Голицыных Андрей Васильевич (хотя от показаний на последнего поп Харитон впоследствии отказался). Однако дело было сделано: те, кто открыто выражал недовольство захватом власти в Думе Александром Госевским, были отстранены отдел, обоих бояр посадили под стражу. В городе было введено военное положение, ключи от города оказались в руках главы иноземного гарнизона. Формально московскую Думу стал представлять только князь Федор Иванович Мстиславский, с которым король Сигизмунд III и его советники продолжали вести переписку из-под Смоленска[74].

Конечно, боярин князь Василий Голицын очень быстро был извещен о переменах в столице и судьбе брата, что и заставило его действовать иначе, чем было до тех пор. По общепринятому мнению, именно глава московского посольства пустил «в народ» самые опасные для польско-литовской стороны сведения о том, что король Сигизмунд III не хочет давать своего сына королевича Владислава на Московское царство. Посольская переписка, естественно, была под контролем. В королевской ставке под Смоленском специально следили за тем, кто, когда и с кем из членов московского посольства обменивался даже частными письмами — «грамотками». Поэтому там хорошо были информированы о том, что боярин князь Василий Голицын посылал письма патриарху Гермогену, предупреждая его о намерениях короля самому воцариться в Москве. Глава московского посольства становился в глазах советников Сигизмунда III едва ли не первым подозреваемым в противодействии интересам короля.

Возможно, среди адресатов князя Голицына был и Прокофий Ляпунов, хотя руководитель посольства не признавал факт переписки с ним[75]. В грамоте, выданной Денису Оладьи-ну в 1613 году, о действиях главы московского посольства под Смоленском писали так: «…и к Ермогену патриарху в столицу, и на Рязань к Прокофью Ляпунову, и к иным многим изменником по городом грамоты росписал неправдиве, будто государь король, его милость, не хочет дати сына своего королевича его милости Владислава на Московское государство, а будто хочет Московское государство прилучити к Полше и к Литве»[76]. Но ведь то была правда! Не случайно в этом и оказался главный побудительный мотив действий Прокофия Ляпунова в начале агитации за объединение земских сил.

Московская политика была не так проста, как могло показаться. На «безвременье» вяло реагировали лишь до поры. Ляпунов, выйдя из тени в свет большой политики, действительно оказался самым последовательным противником идеи короля Сигизмунда III о возможном присоединении Московского государства к польской короне. Именно Ляпунов начал земское движение, итогом которого окажется освобождение Москвы. Но до этого оставалось еще около двух лет… Рязанский строптивец не сразу разорвал с Боярской думой; более того, он еще долго (даже во времена организации земского ополчения) показывал, что готов служить королевичу Владиславу. Для начала Ляпунов в ультимативной форме требовал от Боярской думы подтвердить, что договор о королевиче будет выполняться. Иначе он отказывался «на Резани» кормить московских нахлебников, отправлять доходы и хлеб в столицу, причем призывал последовать его примеру и другие города.