Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень трудно описать словами тот момент, — соображения приходили мне на ум не одно за другим в простом процессе рассуждений, а вспыхивали в мозгу разом, инстинктивно, мучительно. Дилемма превратилась в настоящую пытку. Друзья уговаривали меня уйти из Совета и войти в кабинет. Я чувствовал, что это невозможно, однако, с другой стороны, невозможно было изменить решение руководства Совета.
Не в силах больше выносить неопределенность, я решил до наступления дня уйти домой. Почему-то не мог больше выслушивать бесконечные споры по одному вопросу, бесповоротно поставленному Исполнительным комитетом Совета.
Непривычно было возвращаться в такой час по улице, которой я часто ходил в Думу, преследуемый шпиками царской охранки! Непривычно идти мимо часовых, видеть горящим зловещее здание районной жандармерии, подожженное народом. Все казалось нереальным, фантастическим!
Только вернувшись домой, я до конца понял значение произошедшего. Лишился сил, потерял сознание. Действительно, невероятно трудно выдержать то душевное состояние, в котором я находился в последние дни, живя в напряжении духа, нервов, всего организма, которое кажется невыносимым, но как бы наделяет тебя некой необычайной чувствительностью, способностью восприятия. При этом чувствуешь в себе силу, способную победить саму смерть. Поистине, стоит испытать жизненные страдания ради подобного состояния экстаза.
Два-три часа я провел в полуобморочном состоянии, как в бреду. Потом вдруг вскочил на ноги, получив в конце концов ответ на вопрос, о котором, казалось, забыл. Решил немедленно звонить, сообщить, что принимаю пост во Временном правительстве и буду объясняться не с Исполнительным комитетом, а с самим Советом. Пусть он и решает проблему, возникшую между Исполнительным комитетом и мной! Довольно любопытно, что окончательное решение проигнорировать Исполнительный комитет мне подсказали не вышеизложенные рассуждения, а неожиданное воспоминание о заключенных в правительственном павильоне и прочих местах. Мог ли кто-нибудь, кроме меня, какой-нибудь буржуазный министр юстиции спасти их от самосуда, уберечь революцию от позорного кровопролития? Я был убежден, что в данных обстоятельствах это больше никому не удастся. Позвонил во Временный комитет, объявил свое решение. К аппарату, по-моему, подходил Милюков. Кажется, он был доволен, горячо меня поздравил. Вся моя усталость исчезла. Я начал немедленно разрабатывать планы организации своего министерства, подбирать ближайших сотрудников. Послал искать Зарудного, которому предстояло стать товарищем министра. Можно было подумать, будто я нисколько не сомневался в поддержке Советом моего решения. Но это было не так.
Вернувшись в Думу, где все уже слышали новость и ждали разрешения моего конфликта с Исполнительным комитетом, я предупредил, что иду сообщить свое решение Совету.
— Нет-нет, — раздались чьи-то крики, — не ходите! Они на вас набросятся и в клочки разорвут. Дайте нам время их подготовить.
— Я сам доложу им о своем решении, — таков был мой ответ.
Совет собрался на пленарное заседание, которое вот-вот должно было начаться, я незамедлительно туда направился, обнаружив только враждебные лица и величайшее неудовольствие.
В большом боковом зале я выслушал доклад Стеклова о переговорах с Временным комитетом Думы по поводу формирования правительства. По его окончании председатель (Чхеидзе) объявил о моем желании выступить перед Советом, и мне предоставили слово.
Я вскочил на какой-то стол и начал говорить. Сначала изложил свои соображения, описал цели. Видел перед собой сплошную массу людей, анализировал выражение лиц, убеждаясь, что слушатели на моей стороне. Сказал, что выступаю перед Советом в качестве министра юстиции Временного правительства, не могу ждать решения членов Совета, прошу немедленного голосования. Рассказал о программе Временного правительства, заметив, что в интересах России и рабочего класса в правительстве должна быть представлена революционная демократия, чтобы оно постоянно и прямо учитывало волю народа и пр. Больше деталей того выступления не припомню, но добавлю, что почти каждая фраза сопровождалась одобрительными возгласами слушателей.
Когда я спрыгнул со стола, депутаты Совета подхватили меня на руки, понесли к залу Временного комитета. Я вошел туда не только как министр юстиции, но и как вице-председатель Совета рабочих и солдатских депутатов, официальный представитель рабочего класса. Я первым взбунтовался против абсурдных запретов Исполнительного комитета, вскоре за мной последовали другие, составив настоящую коалицию. Тем временем среди выпавших на мою долю оваций со стороны членов Совета и бесконечного энтузиазма толпы я заметил гневные физиономии лидеров, сулившие мщение. Начиналась борьба, борьба против меня, против моего влияния, авторитета в массах. Она велась системно, тщательно, без всякой щепетильности.
По воле случая мое вхождение во Временное правительство удостоилось в тот же день одобрения партии эсеров на первой ее конференции и членов трудовой партии, с которой я был тесно связан, работая в Четвертой Думе.
К десяти часам утра 15 марта Временное правительство было окончательно сформировано.
В тот же вечер была составлена декларация. До созыва Учредительного собрания Временное правительство объявлялось единственным органом верховной власти в стране. Все дальнейшие изменения и назначения во Временном правительстве будут производиться по принципу кооптации, причем оно самостоятельно будет выбирать министров.
Докладывая утром 15 марта о составе Временного правительства, Милюков объявил народу, собравшемуся в Екатерининском зале Таврического дворца, что великий князь Михаил Александрович станет регентом, в России решено установить конституционную монархию. В то же утро почти в тот же час император Николай II издал в Пскове манифест о назначении нового правительства. Заявление Милюкова и декларация царя в данных обстоятельствах были абсолютно бессмысленны. Царь, впрочем, понял, что вопрос о смене министров уже не стоит, и к вечеру того же дня, еще до прибытия депутатов Думы с требованием отречения, отрекся от трона за себя и за сына. Милюков, напротив, пренебрегая неумолимой логикой событий, до последней минуты настаивал на учреждении регентства во главе с великим князем Михаилом.
Заявление Милюкова в Таврическом дворце вызвало гневное возмущение демократических элементов. Исполнительный комитет поспешил созвать чрезвычайное заседание, на котором я подвергся в высшей степени враждебному допросу. Я отказался вступать в дискуссию, упорно отвечая таким образом:
— Да, такой проект есть, но никогда не осуществится. Осуществить его невозможно, поэтому беспокоиться нечего. Я вопроса о регентстве не обсуждал и не принимал никакого участия в дискуссиях на эту тему. В конце концов, у меня всегда есть возможность потребовать, чтобы правительство от него отказалось или приняло мою отставку.
Вопрос о регентстве нисколько меня не волновал, но вселить свою уверенность в других оказалось непросто.
Исполнительный комитет решил собственными мерами воспрепятствовать осуществлению проекта о регентстве. Он хотел направить в Псков свою делегацию вместе
