Русская революция, 1917 - Александр Фёдорович Керенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Делегация Временного комитета Думы в лице Гучкова и депутата-консерватора Шульгина, которым было поручено требовать от царя отречения, отправилась в Псков около четырех часов дня. По прибытии оказалось, что все уже кончено, причем неожиданным образом. Царь отрекся не только от своего имени, но и от имени сына, объявив преемником своего брата Михаила Александровича. Одновременно Николай II назначил главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, уже занимавшего этот пост в начале войны.
Обо всем этом нам стало известно лишь ночью 16 марта, но в ожидании новостей от Гучкова и Шульгина приходилось решать массу прочих вопросов. Я завершил подготовку к переводу бывших министров в Петропавловскую крепость и впервые выступил в новом качестве министра юстиции перед петроградской Коллегией адвокатов. Приветствовал коллег по профессии, избранной мною ради борьбы за права и свободы под эгидой закона. Даже при самодержавии Коллегия оставалась единственным независимым государственным органом, ни автократия, ни сам царь не имели возможности оказывать на нее давление. Я рассказал коллегам, принимавшим столь активное участие в борьбе за освобождение России, о реформах, которые мне хотелось бы провести в Министерстве юстиции, заручившись их поддержкой.
К вечеру мы собрались, чтобы восстановить нормальное телеграфное сообщение между столицей и губерниями. В Думе имелась своя телеграфная станция. По исправным аппаратам я разослал свои первые приказы в качестве министра юстиции. Сначала была отправлена телеграмма всем в стране прокурорам с распоряжением немедленно освободить из всех тюрем политических заключенных, передав им наилучшие пожелания от имени нового революционного правительства. Вторая телеграмма ушла в Сибирь с приказом освободить Екатерину Брешковскую, «бабушку русской революции», которая находилась в ссылке, и со всеми почестями отправить ее в Петроград. Я приказал также освободить пятерых социал-демократов, членов Четвертой Думы, приговоренных в 1915 году к ссылке.
Между тем неожиданно обострилась ситуация в Гельсингфорсе[7]. В любой момент можно было ждать массовых убийств офицеров и уничтожения флота. Я поспешил в Адмиралтейство, откуда по телеграфному аппарату Хьюза переговорил с представителями флотских экипажей. В ответ они пообещали использовать все свое влияние и вместе с товарищами постараться успокоить матросов. Бойни удалось избежать. В тот же вечер в Гельсингфорс для наведения порядка была послана делегация от всех партий. В течение какого-то времени морская база больше не доставляла нам беспокойства. Однако беспорядки не обошлись без трагических инцидентов. Адмирала Непенина, весьма достойного офицера, в высшей степени благородного человека, убил в Гельсингфорсе некий штатский, личность которого так и не была установлена.
14 марта начались события в Кронштадте, о которых я уже упоминал, грозившие гибелью Балтийского флота. Новость дошла до нас поздно. Погибли несколько десятков человек, среди них тридцать девять офицеров. Адмирала Вирена, коменданта Кронштадта, буквально растерзали в клочья. Солдаты и матросы арестовали человек пятьсот штатских, двести офицеров, бросили их в тюрьму, обошлись с ними самым жестоким образом. Прискорбно известная кронштадтская камера пыток остается самой мрачной страницей в истории революции.
Наконец пришла ночь, положив конец дню, полному лихорадочных волнений. Члены Временного правительства, понемногу освободившись от повседневных проблем, собрались для обсуждения принципиально важных вопросов. Нетерпеливо ждали новостей от Гучкова и Шульгина. Все уже хорошо понимали, что думать о регентстве поздно, практически невозможно передать власть такому правительству, все попытки подобного рода могут иметь весьма серьезные последствия.
В то время мнения и позиции быстро менялись в зависимости от ежесекундно менявшейся ситуации и событий. Из частных бесед с членами Временного правительства и Временного комитета я заключил, что они готовы считать вопрос о регентстве канувшим в воду и относятся к этому с полным спокойствием. Только Милюков (в отсутствие Гучкова) не желал признавать очевидного. Все чувствовали приближение решающего момента.
Ночь с 15 на 16 марта остается для меня незабываемой. Она скрепила союз между членами Временного правительства, которые (по крайней мере, так мне кажется) в ту ночь пришли к большему согласию и пониманию, чем за месяцы непрерывного общения. В тот критический момент все говорили и поступали по совести. Мы испытывали друг к другу взаимное доверие, которое нас связывало нерасторжимыми узами, объединяющими людей, их души, без чего было бы невозможно нести груз правления во время острейшего в истории страны кризиса. Ночь с 15 на 16 марта ясно продемонстрировала, что Временное правительство в своем первом составе представляло собою единый сплоченный сильный центр, и подавляющее большинство его членов было готово к совместной работе, раз и навсегда отбросив партийные и классовые различия, симпатии, личные вкусы.
По-моему, в начале четвертого, во всяком случае совсем поздней ночью, была наконец установлена долгожданная связь с Гучковым и Шульгиным. И поступило следующее сообщение: «Акт об отречении подписан, но в пользу Михаила Александровича, который уже объявлен императором». Мы ничего не поняли. Что происходит? Кто все это придумал? Кто поддерживает нового императора? Что делать нашим делегатам? Михаил — император? Немыслимо, это просто безумие!
Первым делом мы постарались предотвратить распространение новости в стране и армии. Кажется, Родзянко поспешил приказать Военному министерству напрямик связаться с генералом Алексеевым и Ставкой. Срочно были приняты и другие меры. Мы сразу начали анализировать ситуацию. Михаил Александрович находился в Петрограде, значит, вопрос должен так или иначе разрешиться утром. В любом случае нам надо было решить его незамедлительно, страна больше не могла оставаться в состоянии неопределенности и тревоги. Следовало либо признать нового императора, либо и его заставить отречься, не теряя ни минуты.
Решение Николая, в сущности, разрубило гордиев узел. Все утешались мыслью, что с разрывом прямой законной линии престолонаследия зависший вопрос о династии разрешен. Судьба распорядилась, чтобы династия сошла со сцены, по крайней мере пока Учредительное собрание не скажет свое слово. Как только открылась дискуссия, выяснилось, что большинство членов Временного правительства выступают за отречение Михаила Александровича и сосредоточение высшей власти в руках Временного правительства. Это большинство составляли не только республиканцы, упорно искавшие повод избавиться от монархии. Многие до последней минуты вовсе не были республиканцами. Не теории, а жизнь, не личные убеждения, а сила обстоятельств, не тривиальные соображения, а чувство долга постепенно привели их после мучительных колебаний к поистине патриотическому решению. Сам Родзянко в какой-то миг понял, что в данный момент Михаил Александрович ни в коем случае не может стать императором.
Один Милюков этого вообще не желал признавать, не совсем от чистого сердца поддерживаемый Шингарёвым. Ночь прошла в жарких запоздалых спорах. Милюков отстаивал свою
