Материнский Плач Святой Руси - Наталия Владимировна Урусова

не глупые, но недальновидные люди возлагали надежды. Вот неопровержимый поступок против его идейности и честности. В Нижнем Новгороде начальником речной полиции был некто П. А. Ресин, Контр Адмирал в отставке Был он на этой должности не менее 15 лет. Он его жена были друзьями нашей семьи, и вот что он нам рассказал: «Вскоре после прихода Керенск к власти, одной темной ночью мне докладывают что вниз по Волге быстро идет неосвещенный буксир. Я велел дать сигнал к остановке, он ускорил ход, после третьего сигнала, взяв несколько речных матросов, я на моторном катере пошел ему наперерез и осветил его. Он должен был остановить ход. Я поднялся на его палубу и потребовал капитана, спросил у него мандат на направление и назначение парохода. Он не хотел давать. Я произвел обыск и нашел у него письмо Керенского к своему управляющему в именье Симбирской губернии, где указано было место, куда он должен был тайно зарыть 14-ть золотых блюд, взятых (украденных) Керенским из Зимнего дворца в Петербурге. Блюда оказались в трюме под углем. Они были возвращены мной во дворец, но огласке дело предано не было!».

17. Муж

Перехожу снова к своей жизни в Лавре. Становилось все труднее и труднее. Летом я с детьми уходила ежедневно в лес за грибами. Мы набирали их много, сушили, солили и зимой меняли на что-нибудь съестное, но это были лишь крохи питания. Нужно было ездить, как я раньше писала, по деревням и менять свои работы. Когда же не осталось матерьяла на теплую обувь, я решила лишиться своего одеяла. Скроила из него двадцать детских чепчиков, сшила и надеялась на что-нибудь обменять, когда неожиданно ГПУ пришло с обыском. Чепчики сложены были по нескольку на столе. «Это что такое? Тайное производство у Вас?» Грозно закричал на меня производивший обыск. Я объяснила, что должна была пожертвовать одеялом ради голодных детей. На короткое распоряжение - «забрать», красноармеец из ГПУ взял и унес мои чепчики. Через день я увидела их на приютских детях в городском саду. Ъзда по дорогам была кошмарная. Люди становились зверями в борьбе за место в товарном нетопленном вагоне, куда набивались до ста человек, с мешками, корзинами и сумками. На моих глазах был задавлен насмерть старик. Он первый пытался влезть в вагон, а влезать было очень высоко и молодому-то трудно. На него сзади навалилась толпа, не дав ему влезть и подняться. Он до половины был лежа на животе в вагоне, а ноги висели наружу. По нему с дикой бранью и криком стали влезать люди.

Я не рискнула на этот раз влезать, хоть бы и сбоку от задавленного, так ужасно это было, но не один раз подвергалась опасности быть задавленной. Довезешь ли до дому то, что с невероятным трудом удастся достать (большею частью в камешки замороженную картошку) или не довезешь было делом счастливого случая. Не один раз в дороге налетали отряды и происходил невообразимый ужас. Из вагонов выбрасывали всё, все мешки, обыскивали людей, сопротивляться никому не приходило в голову, если кто и решался, то немедленно был бы схвачен, выброшен из вагона и исчезал навеки. Особенно опасен всегда был район г. Александрова потомки опричников, нынешние коммунисты, отличались исключительной жестокостью. Время шло, здоровье мое старшей дочери ухудшалось. Сы рое помещение в подвале, почт никакой еды - все это создавал безвыходное положение. Я уже не ездила к садовнику Николаю, т. к. и в деревни где было производство сушеных овощей, все стало отниматься крестьяне богатых сел Ростовского уезда сами голодали. Если удавалось получить от добрых людей в помощь какой-нибудь матерьял, я шила ночные туфли на веревочной подошве, а затем сдавала их в комиссионный магазин в Москве, давали за них там бесценок Перед Рождеством 1920 г. я отдала туда три пары Обычно по вечерам все пять детей сидели прижавшись ко мне, и я что-нибудь рассказывала чтоб отвлечь от голода. На этот раз мы все придумывали, как отметим Рождество, если продастся моя обувь. По просьбе их решено было, что куплю им на черной бирже по I ф. ржаного хлеба на каждого. При одной мысли об этой возможности всех у них глазки блестели. Я поехала 23-го вМоскву. Пришлось стоять, или вернее, висеть на ступеньках вагона, сдавленной почти до нево можности дыхания, причем вагон (пассажирскии был близко от паровоза, и пассажиров обсыпало; градом искр, так что приходилось гасить и: друг на друге, рискуя каждую минуту загореться. Сильно билось сердце, когда я отворила, двер магазин. Когда мне объявили, что ни одна пара не продана, мне сделалось дурно. Нужда была та безысходна, что пришлось согласиться отпустить 14 ти летнюю Таню и 10-ти летнего Петю попробова продавать оладии в Москве. Не помню уже как добыла, или кто-нибудь подарил немного муки, только я испекла оладьи. Горько было мне, ведь это была роскошь невозможная для моих детей в то время, каждый из них с радостью съел бы все их, а мне пришлось только подразнить их, дав по одной.

Брались они весело и безстрашно за эту поездку, и полны были надеждой зарабатывать на еду. Страшная езда по железной дороге, о которой я писала, и мысль о том, что мои дети стоят где-то на улице, предлагают оладьи, меня совсем убивала, и я решила болыые этим не пытаться их прокормить. Вернулись они поздно вечером, я терзалась мукой осуждения себя, представляя всякие ужасы. При обуявшей разнузданности нравов у городского простонародья, хорошенькая девочка могла подвергаться всякому нахальству. Вернулись голодные, измученные. Продавали на бульваре. Казалось бы, сердце должно было сжаться при виде этих двух детей, но толпа проходила равнодушно, или даже насмехаясь. Безпризорные или малолетние преступники, которые сразу же стали хозяевами положения на улицах и базарах, старались просто вырвать корзинку, или стащить оладью; милиция грубо грозила забрать их (детей), если они не уйдут. Продали в полный убыток, дождались поезда и вернулись домой. Поели овсяного киселя и стали со смехом рассказывать о всех событиях этого скорбного дня. Муж мой уехал из Москвы, но я не знала куда. В разводе мы не были, но вместе мы не жили. Иногда он приезжал навестить меня с детьми. не сходились во многом, между прочим, благодаря этому я не могла уехать заграницу со всеми эмигровавшими. Личных средств у меня не было, а движимое имущество и ценности, как я писала потеряла во время воcстания в Ярославле. Будучи; совершенно в безвыходном положении, я решила найти его,