Том 4. Стихотворения, поэмы, агитлубки и очерки 1922-1923 - Владимир Маяковский

Стоял — вспоминаю. Был этот блеск. И это тогда называлось Невою.

О балладе и о балладах

Немолод очень лад баллад,но если слова боляти слова говорят про то, что болят,молодеет и лад баллад.Лубянский проезд*.        Водопьяный*.              Видвот.  Вот    фон.В постели она.      Она лежит.Он.  На столе телефон.«Он» и «она» баллада моя.Не страшно нов я.Страшно то,     ч то «он» — это яи то, что «она» —        моя.При чем тюрьма?        Рождество.            Кутерьма.Без решеток окошки домика!Это вас не касается.         Говорю — тюрьма.Стол.    На столе соломинка.

По кабелю пущен номер

Тронул еле — волдырь на теле.Трубку из рук вон.Из фабричной марки —две стрелки яркиеомолниили телефон*.Соседняя комната.        Из соседней              сонно:— Когда это?      Откуда это живой поросенок? —Звонок от ожогов уже визжит,добела раскален аппарат.Больна она!     Она лежит!Беги!   Скорей!      Пора!Мясом дымясь, сжимаю жжение.Моментально молния телом забегала.Стиснул миллион вольт напряжения.Ткнулся губой в телефонное пекло.Дыры   сверля      в доме,взмыв   Мясницкую*        пашней,рвя  кабель,     номерпулей   летел     барышне.Смотрел осовело барышнин глаз —под праздник работай за двух.Красная лампа опять зажглась.Позвонила!     Огонь потух.И вдруг    как по лампам пошло́ куролесить,вся сеть телефонная рвется на нити.— 67–10!*Соедините! —В проулок!     Скорей!        Водопьяному в тишь!Ух!  А то с электричеством станется —под Рождество      на воздух взлетишьсо всей    со своей        телефонной            станцией.Жил на Мясницкой один старожил.Сто лет после этого жил —про это лишь —        сто лет! —говаривал детям дед.— Было — суббота…         под воскресенье…Окорочок…     Хочу, чтоб дешево…Как вдарит кто-то!..         Землетрясенье…Ноге горячо…      Ходун — подошва!.. —Не верилось детям,        чтоб так-то            да там-то.Землетрясенье?        Зимой?           У почтамта*?!

Телефон бросается на всех

Протиснувшись чудом сквозь тоненький шнур,раструба трубки разинув оправу,погромом звонков громя тишину,разверг телефон дребезжащую лаву.Это визжащее,      звенящее этопальнуло в стены,        старалось взорвать их.Звоночинки      тыщей         от стен            рикошетомпод стулья закатывались           и под кровати.Об пол с потолка звоно́чище хлопал.И снова,     звенящий мячище точно,взлетал к потолку, ударившись о́б пол,и сыпало вниз дребезгою звоночной.Стекло за стеклом,        вьюшку за вьюшкойтянуло    звенеть телефонному в тон.Тряся   ручоночкой        дом-погремушку,тонул в разливе звонков телефон.

Секундантша

От сна    чуть видно —         точка глазиголит щеки жаркие.Ленясь, кухарка поднялась,идет,   кряхтя и харкая.Моченым яблоком она.Морщинят мысли лоб ее.— Кого?    Владим Владимыч?!            А! —Пошла, туфлёю шлепая.Идет.   Отмеряет шаги секундантом.Шаги отдаляются…        Слышатся еле…Весь мир остальной отодвинут куда-то,лишь трубкой в меня неизвестное целит.

Просветление мира

Застыли докладчики всех заседаний,не могут закончить начатый жест.Как были,     рот разинув,           сюда онисмотрят на Рождество из Рождеств.Им видима жизнь        от дрязг и до дрязг.Дом их —     единая будняя тина.Будто в себя,      в меня смотрясь,ждали    смертельной любви поединок.Окаменели сиренные рокоты.Колес и шагов суматоха не вертит.Лишь поле дуэли        да время-докторс бескрайним бинтом исцеляющей смерти.Москва —     за Москвой поля примолкли.Моря —    за морями горы стройны.Вселенная     вся      как будто в бинокле,в огромном бинокле (с другой стороны).Горизонт распрямился           ровно-ровно.Тесьма.    Натянут бичевкой тугой.Край один —      я в моей комнате,ты в своей комнате — край другой.А между —     такая,        какая не снится,какая-то гордая белой обновой,через вселенную        легла Мясницкаяминиатюрой кости слоновой.Ясность.    Прозрачнейшей ясностью пытка.В Мясницкой      деталью искуснейшей выточкикабель    тонюсенький —           ну, просто нитка!И всё   вот на этой вот держится ниточке.

Дуэль

Раз!   Трубку наводят.         Надеждубрось.   Два!     Как разостановилась,      не дрогнув,           междумоих   мольбой обволокнутых глаз.Хочется крикнуть медлительной бабе:— Чего задаетесь?        Стоите Дантесом*.Скорей,    скорей просверлите сквозь кабельпулей   любого яда и веса. —Страшнее пуль —        оттуда           сюда вот,кухаркой оброненное между зевот,проглоченным кроликом в брюхе удавапо кабелю,     вижу,        слово ползет.Страшнее слов —        из древнейшей древности,где самку клыком добывали люди еще,ползло    из шнура —         скребущейся ревностивремен троглодитских тогдашнее чудище.А может быть…        Наверное, может!Никто в телефон не лез и не лезет,нет никакой троглодичьей рожи.Сам в телефоне.        Зеркалюсь в железе.Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!Пойди — эту правильность с Эрфуртской* сверь!Сквозь первое горе        бессмысленный,               ярый,мозг поборов,      проскребается зверь.

Что может сделаться с человеком!