Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий - Виктор Андреев

Я не мог ничего понять.

— Простите, а с кем я говорю?

— Господи, Алеша, ты меня не узнал? Богатой буду! — Какой-то нервный, деланный смешок. — Это же я. Я! Юля Долинина. Теперь узнал? Так ты едешь? Да?! Ты почему молчишь?.. Ты где?

С Юлей мы учимся в институте в одной группе; кажется, я не совсем ей безразличен, иногда перезваниваемся, — но чтобы вот так, среди ночи?! И чтобы я еще и поехал к ней?

— Юля, а что случилось?

— Приезжай! Я тебе все расскажу. Ничего страшного, не думай, но просто по телефону говорить не хочу. Хочу глаза в глаза.

— А ты, вообще-то, знаешь, который час?

— Да. Второй. А что? Ты ведь все равно не спишь. И это так хорошо!

— Что хорошо?

— Ну, хорошо, что я именно тебе позвонила. И что ты не спишь. Приезжай!

— Но ведь транспорт уже не ходит…

— Возьмешь такси! Что, скажешь: денег нет? Я оплачу, — бросила она презрительно.

«Что за чушь? Что мне еще придумать?»

— Подожди минутку, дай сообразить… Для меня твой звонок совершенно неожиданный… — Я пошел с телефоном в ванную, открыл душ. — У нас дождь вовсю, — стал я неуверенно оправдываться. — Слышишь, как хлещет?!

— И слышать не хочу! — отрезала Юля. — Тоже мне, дождя испугался! Записывай адрес… Кстати, ты вовсе и не далеко от меня живешь. Бери мотор, бегом беги, колесом катись, — но чтобы одна нога здесь, а другая у меня! Не заставляй даму ждать и сердиться. Всё!

Отбой.

Я догадался оставить на кухне записку родителям — чтобы утром не забеспокоились — и вышел на улицу. Признаюсь: выходить на улицу мне ой как не хотелось! Еще горели фонари. Моросил дождик — словно мстил мне за мелкую ложь — и всё вокруг: и сам дождь, и дома, и небо над головой — всё выглядело каким-то безысходно серым, каким-то изжеванным, несвежим, что ли. «Словно белье, что в поезде выдают, — уныло подумал я. — Такое же серое. — И еще подумал: — Для полноты картины не хватает серого волка. Правда, серого на сером фоне разве увидишь? Но глаза-то у него в ночи зеленые?»

И тут, на мое счастье, мигнул зеленый огонек такси.

…Юля ждала меня на лестничной площадке (значит, телефонный звонок мне не почудился — как я уже стал думать по дороге), курила.

— Только тихо! — приложив палец к губам, предупредила Юля (будто я сейчас буянить начну!). — У нас коммуналка, все уже спят.

В ее комнате было полутемно и как-то по-старомодному уютно.

— Ты меня, Алеша, не ругай, ладно? — говорила хозяйка, внимательно и серьезно глядя в мои глаза. — Родители на выходные на дачу уехали. А тут — ночь, дождь за окном… не спится. Жуть как одиноко стало! И я почему-то тебя вспомнила. Подумала: а вдруг ты тоже не спишь? Ведь должен же кто-то не спать — вместе со мной… Я тебе не противна, верно?.. Не презирай, Алеша, меня! Не станешь?

Мне стало неловко. Надо было что-то делать, срочно, — и я принялся целовать. Она откинула голову назад, выгнулась. Слегка влажные волосы беззащитно, по-детски потекли под моими пальцами.

Но глаза Юля не закрывала. Наклонила голову вперед. Ее глаза казались сейчас огромными. Глядела на меня внимательно и испытующе.

— Да?! — сказала она почти неслышно.

И погромче — последнее, что она сказала в эту ночь:

— Осторожно! На левом бедре ожог. Не сделай мне больно.

…Пробуждение было поздним.

Кажется, проснулись они одновременно.

— Здравствуй! — сказали они друг другу в один голос и тотчас же рассмеялись.

Алеша протянул руку и слегка коснулся ее волос, лба, глаз, губ. Юля осторожно схватила его палец зубами.

Потом попросила:

— Ты не смотри, я оденусь.

— Да ладно тебе, — буркнул Алексей и все же послушно отвернулся, даже глаза закрыл.

Когда Юля вернулась в комнату, он уже тоже был одет. Осматривался.

— В квартире тихо. Пошли. Я тебя в ванную провожу. Только ты, пожалуйста, не топай как слон, ступай потише… Мне бы не хотелось, чтобы тебя увидели… пойми меня правильно и не сердись… — Алексею такая речь не понравилась, но он промолчал и кивнул, со всем соглашаясь. Юля выглянула в дверь: — Ну, пошли. Тихо.

Путешествие по коридору туда и обратно закончилось благополучно: никто не встретился по пути («как и ночью»). Вот если бы Алексей еще не чувствовал себя полным дураком!

— Ум-нич-ка! — сказала Юля в комнате и поцеловала его в щеку. — Ой, какая у тебя щетина! Колешься! Надо же, за одну ночь отросла! Бритвы у меня, увы, нету… Я тебе сейчас кофе сделаю. А вот накормить мне тебя, к сожалению, нечем.

— Да я и не прошу, Юля.

— А ты, Алеша, и не проси. Ты требуй. Имеешь право. Полное. Ты — мужчина!

— Ну, если так, то это именно я должен был бы еду добыть. Как в каменном веке. — Замолчал. И не удержался от того, чтобы не продолжить язвительно: — Но, похоже, у нас ныне матриархат. Во всяком случае, в твоей квартире. Ведь ты здесь полновластно царишь и правишь. Без тебя мне даже и в коридор носа не высунуть…

— Ты на меня не сердись, пожалуйста. Постарайся меня понять. У нас квартира, Алеша, — а-а-агра-ама-адная! Типичная петербургская коммуналка. Дом начала века. Купец какой-то строил. Соседи сварливые, любопытные. Разговоры пойдут, пересуды… Ты — был, и нет тебя, а мне тут всю жизнь жить… Сейчас кофе попьем — крепкого! — и ты уйдешь. Ладно, мой милый, мой славный?!

— Пжалуй… — неопределенно буркнул мужчина.

— Уйдешь! — настойчиво и уже резким голосом повторила Юля. И внимательно и испытующе («как ночью») посмотрела на Алексея. — И знай, одна ночь — ничего не значит!

— Я знаю, — коротко согласился мужчина.

— Ах та-ак! Та-ак, значит?! — Юля отступила от него на шаг. Хотела выкрикнуть гневно, но сказала жалобно просяще: — Уходи сейчас же. Уходи.

— Вот выпью кофе и уйду, — и спокойно, и насмешливо ответил Алексей. — Ты ведь, хозяйка, сама только что сказала…

Юля молча взглянула на него и вышла.

В комнате было темновато. Алексей подошел к окну, отодвинул тяжелые шторы. Улица оглушила светом и шумом. Шарканье подошв… обрывки разговоров… Заскрежетал переполненный трамвай. Взвизгнули тормоза — машины замерли перед светофором. Краем глаза Алексей увидел: над улицей клином пролетают птицы. Правая цепочка вдруг сломалась, рассыпалась. Вся стая перестроилась и продолжила свой прежний путь, а несколько птиц резко ушли в сторону… Снова проскрежетал трамвай — словно кто-то медленно провел напильником по металлическому бруску, плохо зажатому в тисках. «Однако же и шумно здесь жить… Никакие нервы не выдержат…»

С кофейником в руках в комнату вошла Юля. Сказала буднично:

— Да, а вот мы здесь живем. Улица шумная, да еще и первый этаж в придачу. Садись, кофе, кажется, мне удался. Крепкий, как обещала… Мы в этой комнате сейчас втроем живем: отец с мамой и я. А раньше еще дед с бабкой жили, пока не умерли. Так комната по наследству и переходит от одного к другому. Комнатовладельцы! — Усмехнулась. Спросила: — Ты в коммуналках, Алешенька, никогда не жил?

— Нет, — упорно глядя на пар, поднимающийся над кофейной чашкой, ответил Алексей.

— Сча-а-астли-и-ивый ты! — протянула Юля. — Да, я припоминаю, ты ведь мне говорил: вы втроем живете в трехкомнатной.

— Так я что, по-твоему, виноват? — стал оправдываться Алексей. — Так получилось, что…

— Да никто тебя и не винит. Ты чего? Пей лучше кофе, пока не остыл. Живите себе на здоровье, — досадливо отмахнулась Юля. И вдруг вскипела: — А мои родители, они чем виноваты?! А я, я чем виновата? Чем? Ну, скажи! Что, мы — не люди?! Почему мы должны всю жизнь не жить — существовать?! Почему? Что: вы — хорошие, а мы — плохие? Так, да? Скажи!

— Ну, я-то тут при чем? Чего ты злишься, Юля?.. Ты вот сказала: у вас дача есть. У вас — есть, а у нас — нет. Тоже, получается, несправедливо?

— Ох ты, хитрый какой! Тебе про Фому, а ты про Ерему… Нам дача, уж если на то пошло, тоже от деда в наследство досталась. Он ее еще в сталинские времена получил, за какие-то заслуги… Так я, что же, на даче должна жить, так, да?.. Ладно, пей давай и уматывай. А то мы такого друг другу сейчас наговорим — сами рады не будем. Раз ты в коммуналках сроду не жил — все равно не поймешь, какая это мука смертная!

— Допью и уйду, — глядя в глаза хозяйке, пообещал Алексей. — Не беспокойся.

Юля встала коленями на стул, подбородком уперлась в ладони. Вздохнула.

— Ты, Алеша, прости меня… Я злая, я вздорная, взбалмошная… Я невыносимая бываю. И прошу тебя: не перебивай меня, пожалуйста! (Алексей и не думал перебивать.) У меня ужасный характер. Еще вроде бы молодая, а жизнь меня уже доконала. Я словно бы всех боюсь, перед всеми оправдываться почему-то должна, унижаться… Давай покурим. — Пошла к буфету, принесла пепельницу, поставила на стол. — Словно я не принадлежу самой себе, словно на части поделена. На несколько частей. — Заговорила медленно: — Раз-двоена. Рас-с-троена. Четвер-тована. Рас-пята… Жутко! Дома своего у меня нет, да ты это и сам уже понял. Разве же это дом, когда сплошные глаза и уши… Благо, что крыша над головой. И не протекает в дождь, первый этаж все-таки, большое преимущество… — Усмехнулась. — Понимаешь: хорошо быть Джульеттой, но: невозможно быть Джульеттой в коммуналке! — Вздохнула. — Хотя Джульетта и Юлия — это, собственно говоря, одно и то же имя. Будто в насмешку мне его дали… И если бы ты знал, Алешенька, как я устала от всей этой жизни! Словно бы я уже не одну жизнь прожила, а несколько… И уже все-все знаю, никаких тайн для меня нет, и все мне вокруг обрыдло! Господи! Хотя это неправда, конечно. Я сейчас и сама не знаю, чего говорю, чего я хочу… А на дачу мою, если захочешь, мы с тобой еще съездим. — Посмотрела на Алексея печально. — Если захочешь… Ты прости меня, пожалуйста, за все… Ты знаешь: мне последнее время, а вчера особенно, казалось: я люблю тебя… Могу теперь признаться тебе. А сегодня вижу: ушла любовь. Исчезла. Испарилась. Фьюить — и нету. Может, и вовсе не было. Так, мираж… Погоди, не перебивай. Может, я вообще любить не умею? Не способна? Такое ведь бывает. А ты действительно ни в чем не виноват. Ты, честное слово, — милый, добрый, славный, великодушный. Ну, что тебе хорошего еще сказать? Ты, наверное, можешь быть хорошим другом, Алешенька. Но вот выходит: мне только казалось, что я тебя люблю. Так это грустно. Пусто и холодно у меня на душе. Пойми… Ты прости меня…