Глоток огня - Дмитрий Емец

Лешик прокатился по земле и затих, даже не пытаясь подняться. Родион готов был поклясться, что у него не осталось ни одного целого ребра.

– Я же говорил!!! – крикнул Родион.

Дядя Сережа горестно качнул головой:

– Ну что тебе сказать, шнырь? Плохо дело. Отвоевались пареньки. Полегли за простого человека. Зеленые, опыта мало. Теперь выход балерины! – сказал он и, сопя, извлек из-под короткой шоферской куртки биту – свой великий «вразумлятор». Легонько помахивая битой и согреваясь, дядя Сережа зашагал к растворенному.

Родион понял, что, скорее всего, дядю Сережу живым уже больше не увидит. Хотя нельзя сказать, чтобы это желание было очень уж сильным.

– Руки! – срывая связки, крикнул он ему вслед. – Освободи мне руки!

Дядя Сережа остановился. Почесал битой лоб.

– Это еще зачем? – спросил он подозрительно.

Родион объяснять не стал.

– Руки! – крикнул он еще страшнее, добавив пару слов, которые девица Штопочка обычно произносила, когда бич срывался и захлестывал ее по спине.

Дядя Сережа приподнял биту, точно взвешивая, не шарахнуть ли ему и Родиона, чтобы шнырь уж точно никуда не делся. Возможно, он так бы и поступил, но тут глаза их впервые встретились: пылающие глаза Родиона – и хитроватые, под мясистыми растрепанными бровями, глазки дяди Сережи. Продолжалось это всего несколько мгновений. Потом дядя Сережа опустил биту и, достав ключ от наручников, кинул его на раскисшую землю рядом с ногами Родиона.

– Давай, шнырь! Отомстишь за пареньков, если у меня чего не сложится… – буркнул он и, больше не оглядываясь на Родиона, пошел навстречу растворенному.

Тихо ругая дядю Сережу, Родион пяткой подгреб ключ поближе к стволу. Царапая кожу на запястьях, прокрутился вокруг дерева и, до боли подавшись вниз, почти лег на землю с задранными сзади руками. Ощущая себя как на дыбе, стал вслепую шарить. Раскисшая гниль прошлогодних листьев лезла под ногти.

Пока Родион нашарил ключ, пока сумел вставить его и разомкнуть наручники, прошло не меньше минуты. Все это время, находясь с обратной стороны ствола, он не видел дядю Сережу и слышал только хриплые крики, суетливый топот ног и страшный хохот, прерываемый глухими ударами биты.

Когда, освободившись от наручников, Родион расстался наконец с деревом, бой уже заканчивался. Дядя Сережа шаг за шагом отступал, вяло отмахиваясь битой, которую держал уже в левой руке. Правая у него висела плетью. Растворенный наступал на него, не уклоняясь от ударов. Лицо у него было смято, нос сломан, один глаз выбит, но это не мешало ему хохотать не переставая. Чувствовалось, что ему очень весело. Эльб вообще не размыкал уже контакта с центром удовольствия, безжалостно выжигая его. Пока Родион оценивал ситуацию, растворенный перехватил врезавшуюся ему в плечо биту и, вырвав ее, ударил дядю Сережу, сразу откатившегося к ногам Родиона.

Не мешкая, Родион схватил пнуйца под мышки и предельно быстро потащил его в кустарник. Это было нелегко. Дядя Сережа, заботясь о простых людях, мало заботился о диете. Его пятки прочерчивали по влажной листве дорожки, выдававшие направление их движения.

Поняв это, Родион торопливо задрал рукав, коснулся льва и дальше уже несся заячьими скачками, закинув грузного пнуйца на плечо. Отбежав метров на двести, он описал по скверу полукруг и, вернувшись, затаился за почерневшим сугробом между площадью и «Логаном». Конечно, можно было бы и вовсе покинуть это место, но не хотелось бросать Лешика и Кузю.

Сгрузив с плеча массивного пнуйца, Родион выглянул из-за сугроба. Длинная тень растворенного покачивалась от него метрах в тридцати. Наклонившись, растворенный единственным глазом смотрел на траву, остановив взгляд там, где Родион догадался перекинуть дядю Сережу через плечо.

Дядя Сережа слабо зашевелился. Приходя в себя, застонал. Стон был очень тихим, но растворенный выпрямился и стал озираться. Родион знал, что услышать он их едва ли может, а разглядеть за сугробом и подавно. Зрение у почти уничтоженного человека расплывающееся, слух ослабленный, зато чужую боль и растерянность от эльба не укроешь. И слепой, и глухой – он уловит ее даже в черноте подземной пещеры.

Родион ощутил легкое прощупывающее покалывание, словно бы щекотку в мыслях. Так всегда начинались атаки в болоте. Потом все прекратилось, и Родион ясно увидел девушку, которая, протягивая руки, легко бежала к нему по траве. Поначалу девушка была неотчетлива, почти силуэтна, скорее грезилась, чем существовала, но чем дольше Родион смотрел на нее, тем материальнее она становилась. Девушка бежала с той неуклюжей, немного смешной и одновременно притягивающей грацией, которая привлекает больше всего. Теперь Родион отчетливо различал, что это шатенка с тонкими руками и длинными русалочьими волосами.

Сердце Родиона пропустило один удар, а потом нагнало его дробным стуком. Точно сухая горошина заметалась в банке.

«Эта та, из метро!» – подумал Родион.

И конечно, это оказалась именно она – девушка, которую он встретил когда-то давно в поезде метро. Ему было тогда шестнадцать. Очень скоро она вышла из вагона и из его жизни, и первую любовь Родиона навеки перерубили захлопнувшиеся двери. Он даже запомнил эту станцию – «Гражданская». Потом, когда он проезжал мимо «Гражданской», то всегда сердито выдыхал и отворачивался, чтобы не смотреть в окно.

Родион раздвоился. Первый умный, шныровский Родион отлично знал, что никакой девушки здесь нет и быть не может. Та девушка давно уже растолстела, или вышла замуж, или обрезала волосы, или получила юридическое образование, но даже если все упомянутые четыре трагедии с ней не случились – все равно она уже совсем другая! Не та! Но это было известно только первому Родиону. Другому же – ночному, слабовольному Родиону, опутанному охотничьей паутинкой эльба, хотелось во все верить. Он почти готов был пустить себе на плечи эльба, чтобы только несколько месяцев, пока тело его разрушается, всегда, днем и ночью, неразлучно быть с девушкой, существующей лишь в его воображении… Да, пусть все так и будет! Пусть ведьмари таскают его по темным дворам, пусть заставляют его – грязного, исхудавшего, с воспаленными глазами – выслеживать шныров и стрелять в них. Не важно! Он всего этого не ощутит, потому что с ним рядом будет та девушка! Реальнее реальности, правдивее правды. Даже проламывая кому-нибудь голову, он будет видеть лишь ее… Ну а потом… потом девушка, конечно, исчезнет, не удержавшись в его разрушенном мозгу, и тогда эльб замкнет ему центр удовольствия…

Эта мысль заставила Родиона очнуться.

Ощутив, что паутина утолщается, а его воля вконец ослабла и разорвать он ее не может и, главное, не желает, Родион оторвал кусок бордюра и, коротко, беззвучно почти крикнув, метнул его в девушку. Это было ужасно. Ему показалось, что он с размаху пригвоздил себе руку ножом к столу – боль, которую он ощутил, была даже больше.

Лев все еще действовал. Приобретший силу ядра, бордюрный камень пролетел девушку насквозь, ничуть не навредив ей, но разрушив иллюзию. Не находя больше зацепки в сознании Родиона, девушка с русалочьими волосами укоризненно посмотрела на него и рассыпалась как призрак. И вновь из ночи выплыл просроченный сквер с грязным снегом и черными колоннами деревьев.

Растворенный повернулся и уверенно зашагал к почерневшему сугробу.

– Нашарил! – пробормотал Родион. – Почувствовал, где паутину потерял. А до этого, видать, вслепую паутинки пускал.

Схватив дядю Сережу, он пригнулся и потащил его в кустарник. С каждой секундой пнуец становился все тяжелее. Лев, который Родион использовал уже давно, погасал. То ползком, то перебежками Родион передвигался от одного дерева к другому. Кустарник, весенний еще, без листьев, был неважным укрытием. Где-то близко, отыскивая его, шарил и растворенный. Когда лев окончательно погас, Родиону удалось заползти в фундаментную яму от опрокинутой ураганом беседки и затащить туда дядю Сережу. Земля была рыхлая и влажная, как раскопанная могила.

– Одуванчики! – сказал вдруг дядя Сережа. – Уйдешь в самоволку, а там одуванчики! Лежишь, смотришь в небо… а они к тебе наклоняются. Кажется, с неба растут!.. И сейчас вот тоже… одуванчики!

Родион, ловивший в темноте малейшие шорохи, вздрогнул. Он и не знал, что дядя Сережа очнулся и теперь лежит, придерживая сломанную руку. На миг Родион ощутил зависть, понятную лишь шныру. Насколько же дядя Сережа лучше его, если эльб только и сумел что опутать его какими-то воспоминаниями об одуванчиках! Вот и думай после этого плохо о людях! А ведь на первый взгляд казалось, что привлечь мечты дяди Сережи можно только бутылкой пива. Но все равно, одуванчики или девушки – это было не важно. Первая нащупывающая паутинка быстро окрепла бы, потому что дядя Сережа, в отличие от Родиона, понятия не имел, как противостоять эльбам.