Хищные птицы - Амадо Эрнандес

Некоторое время спустя в один из ресторанов стремительно вошел неизвестный, разрядил свой пистолет в двух мужчин, потягивавших пиво у стойки, и так же стремительно исчез. Кто это был — узнать не удалось. Зато вскоре стало известно, что те двое были японскими агентами. И именно они присутствовали тогда на рынке, во время избиения Рубио. Находившиеся в ресторане посетители отметили про себя, что стрелявший чем-то смахивал на Рубио. Когда на место происшествия прибыла полиция, в ресторане уже никого не было, кроме хозяина да двух трупов. Насмерть перепуганного хозяина арестовали.

Зверства японцев, постоянные облавы и аресты «подозрительных» побуждали партизан к решительным действиям. Мирное население оказывало им всяческое содействие.

Однако все чаще в общественных местах, вблизи рынков или ресторанов, можно было видеть трупы людей, погибших от истощения и болезней. Такой труп обычно являл собой страшное зрелище: скелет, обтянутый кожей, с зияющими глазницами, впалыми щеками, распухшими, изъеденными язвой ногами. Трупов было так много, что прохожие обращали на них не больше внимания, чем на дохлых кошек и собак, предоставляя властям заботиться об их погребении.

Внешне все выглядело спокойно в Маниле накануне нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года. На самом же деле подспудно зрели события, которые должны были существенно изменить положение вещей. Японцы чувствовали приближение часа возмездия, для большинства филиппинцев эта истина тоже не оставалась тайной. В октябре на острове Лейте высадились первые союзные войска, теперь они постоянно обстреливали побережье в провинции Пангасинан, готовясь к высадке на самом Лусоне.

Предвидя неизбежный конец, японцы срочно разрабатывали планы диверсий, а также репрессий по отношению к филиппинцам. Филиппинцы же, со своей стороны, всеми силами старались сорвать коварные замыслы врага и оказывали всестороннее содействие союзным войскам, которые несли им избавление.

Филиппинцы приходили в неописуемый восторг, когда у них над головой проносились эскадрильи бомбардировщиков, сбрасывавших свой смертоносный груз на японские базы и укрепления. Разрывы бомб слышались далеко вокруг, а потом вспыхивало огненное пламя, и начинался всепоглощающий пожар. Японцы в эти минуты, подобно крысам, разбегались в разные стороны и забивались в щели, филиппинцы же, наоборот, с радостью наблюдали эту картину, любуясь огненным адом, словно праздничным фейерверком.

Японцы понимали, что пора их военных успехов миновала. Филиппинцы предвкушали приближение дня гораздо более радостного для них, чем любой рождественский или новогодний праздник. Но радость тех дней омрачал голод. Большинство филиппинцев совершенно забыли вкус мяса, риса, молока, сахара. Весь городской транспорт был парализован, электроснабжение ограничено до крайности. Рождество прошло без рождественской елки и деда-мороза, без подарков и без традиционного окорока.

«Потерпите, ребятки, — утешали матери своих детей. — Скоро придут американцы, и вернется с гор ваш отец. Тогда у нас будет все — и хлеб, и консервы, и конфеты, и яблоки, и виноград». Лица детишек светились радостью и надеждой на то, что нынешнее голодное рождество явится предвестником грядущего изобилия.

В эти холодные и безлунные вечера жизнь замирала рано. Лишь изредка среди ночи вдруг начинала выть сирена, извещая об очередном воздушном налете, но крепко спали праведные души, и во сне им виделось, как нисходит «божья благодать» на людей добрых и безгрешных.

Глава седьмая

Двуколка с раннего утра поджидала Пастора, чтобы отвезти его в город. Еще с вечера он условился с кучером Тано, что тот заедет за ним пораньше.

Из города его должны были подбросить на грузовике в Манилу на улицу Аскарраги (теперешнюю Ректо-авеню), неподалеку от рынка на Дивисории. Там он наймет ручную тележку, погрузит на нее свою поклажу, а сам либо пойдет рядом, либо же будет помогать хозяину катить тележку. Так, глядишь, он благополучно доберется до роскошного особняка Монтеро на берегу реки Пасиг.

Пастор регулярно раз в месяц доставлял семье Монтеро рис и другие продукты. В прошлом простой арендатор, Пастор вот уже год управлял асьендой[28] Монтеро на центральном Лусоне. Прежний управляющий, служивший хозяину верой и правдой, был похищен партизанами, и тогда Пастор занял его место. И хотя дону Сегундо он нравился меньше, чем его предшественник, поводов для недовольства не было, и пока в поместье дела шли хорошо. Пастор, очевидно, умел ладить и с арендаторами и с партизанами.

Накануне отъезда Пастор с помощью Тано погрузил на двуколку два мешка риса и корзину с птицей. Он легко мог бы сделать это и один. У него было еще достаточно сил в его сорок один год, но так уж повелось, что Тано во всем ему помогал. Дочка Пастора Пури принесла корзинку свежих яиц, бамбуковый бидон буйволиного молока и огромную тыкву. После смерти матери она стала в доме хозяйкой.

— Наша Пури хорошеет с каждым днем, — ласково сказал старый кучер, наблюдая за тем, как Пури, которую он знал еще маленькой девочкой, ставит корзину в телегу. — И для кого это ты так расцветаешь?

— Для вас, конечно, — отпарировала Пури.

— Ну а все-таки, для кого же? — не унимался Тано.

— Девушку красит скромная и тихая жизнь, — ответила Пури.

— Правильно, — согласился Тано и, уже, обращаясь к Пастору, продолжал: — Тебе, друг мой, повезло с дочкой. Много ли по нынешним временам сыщешь девушек, даже среди деревенских, которые бы уважали скромную и тихую жизнь?

Не один Тано восхищался красотой Пури. Все юноши асьенды поклонялись ей, словно святыне. Она не окончила школы, но ее специфически филиппинская красота, чистота и искренность, изящество и грациозность не могли никого оставить равнодушным.

Приезжавший сюда год назад дон Сегундо Монтеро тоже приметил Пури. Он изъявил желание поселить девушку у себя в манильском особняке, обещая определить ее в колледж, выучить играть на фортепиано — словом, принять на себя все заботы о ней. Однако Пастор не согласился, да и Пури наотрез отказалась от заманчивого предложения.

— Умирая, матушка просила меня, — извиняющимся тоном сказала она, — не оставлять отца одного.

На этот раз путешествие в столицу оказалось для Пастора значительно более трудным, чем обычно. Его несколько раз останавливали по дороге, обыскивали и с пристрастием допрашивали поочередно партизаны, японцы и полицейские. На все случаи жизни у Пастора были припасены документы: и секретный партизанский пароль, и пропуск, выданный японскими властями. Самыми дотошными были полицейские, особенно в окрестностях Манилы. Японцы искали главным образом оружие, партизанам важно было убедиться, что проезжий не шпион, а если при нем обнаруживалось продовольствие — что оно предназначено не для японцев, а на продажу. Полицейские же донимали человека до тех пор, пока он не отдавал им часть имевшегося при себе имущества, будь то деньги или какой-нибудь товар.

Когда же, претерпев все трудности путешествия, Пастор в последние дни тысяча девятьсот сорок четвертого года прибыл наконец в Манилу, семья Монтеро встретила его не радостью и благодарностью, а недовольством и укорами.

— И это все, что ты привез, деревенщина? — спросил дон Сегундо, подозрительно глядя на него.

— Нет ни гороха, ни атиса[29], ни зеленого риса? — набросилась на него донья Хулия.

Пастор стал пространно описывать трудности путешествия в нынешних условиях, излагая один за другим доводы в свое оправдание.

— Не морочь мне голову, — грубо перебил его Монтеро, — когда я в последний раз приезжал на Лусон, я тоже возвращался не с пустыми руками. И ничего!

— Опасно стало нынче ездить, — робко повторил Пастор.

— А если я приставлю к тебе японского солдата? — тоном всемогущего человека вопрошал владелец поместья.

— Тогда будет еще опасней, — поспешил заверить его управляющий.

Донья Хулия приказала прислуге отнести привезенные Пастором продукты в кухню. Дон Сегундо направился в свой кабинет на первом этаже. Управляющий поплелся за ним.

— Черт возьми! — кричал дон Сегундо. — И это весь урожай моей асьенды? Какие-то жалкие крохи… Можно подумать, что я больше там не хозяин. Так, что ли?

— Во время войны, — терпеливо объяснял Пастор, — цены очень сильно выросли.

Монтеро грозно повел бровью:

— Что ты этим хочешь сказать?

— Посмотрите, что случилось с прежним управляющим. Он хотел управлять поместьем по-старому. Решил разом собрать все недоимки и переправить все запасы на ваши склады в Манилу. Ну а что сталось с ним и с вашим рисом, вы знаете.

— Так что же ты хочешь сказать? Что в двух мешках весь мой урожай риса? А может быть, что-нибудь осталось, а, Пастор?