С паном Беганеком по Эфиопии - Мариан Брандыс

Пан Беганек жалко улыбнулся:

— Это правда, лев на меня не нападал. Но вы знаете так же хорошо, как и я, что лев изображен на гербе Эфиопии. И горы здесь тоже есть. Не будем обольщаться — смысл сна моей тети ясен: я умру в Эфиопии. Ее сны всегда сбываются.

— Не валяйте дурака! — закричал я, теряя остатки терпения. Как вам не стыдно говорить такие вещи! Нет у нас никакой страшной эфиопской болезни. Сейчас прилет доктор, и все выяснится.

Референт скорбно вздохнул:

— Криками здесь не поможешь, пан редактор. Я хочу просить вас об одной услуге. Когда… это… произойдет, пожалуйста, не хороните меня в Эфиопии. Этот несносный дождь будет мне мешать и после смерти. Если же перевезти мои останки в Польшу, то это обойдется слишком дорого. Похороните меня в Судане. Лучше всего на той площади… Ну, вы знаете… рядом с гробницей Махди… Ну как? Обещаете?

Удивительный человек пан Беганек! Даже в такую минуту ему не изменяли фантазия и высокое самомнение.

К счастью, мне не пришлось ему отвечать: в этот момент раздался стук в дверь и в номер вошел врач. Это был действительно глубокий старик, к тому же почти глухой, что сильно затрудняло нашу беседу. Войдя в номер, он неизвестно почему именно меня и счел тем больным, к которому его вызвали. Не обращая внимания на протесты, он схватил мою руку и, вынув из кармана часы, стал считать пульс, а затем при помощи специальной ложечки попытался заглянуть в горло. Но этого я не мог вынести и вскрикнул так громко, что ложечка выпала из рук врача и он наконец понял свою ошибку.

Мы подошли к постели умирающего, и доктор принялся энергично возвращать его к жизни. Прежде всего, он велел больному показать язык. Когда пан Беганек сделал это, я ужаснулся: язык был обложен, весь какой-то серо-зеленый. Но доктор не стал из-за этого волноваться. Он покивал головой, потер руки и сказал:

— Sehr schön[16].

Затем он принялся прощупывать живот, что оказалось весьма непростым делом, потому что укротитель леопардов очень боялся щекотки. Умирающий извивался в постели, визжал, но это его не спасло. Врач проделал с его животом все, что нашел нужным, после чего снова потер руки и снова сказал свое: «Sehr schön».

На этом обследование закончилось. Доктор открыл саквояжик и вынул из него бутылку с какой-то маслянистой желтоватой жидкостью. Только тогда я позвони! себе робко спросить:

— Это очень серьезно, доктор?

Врач взглянул на меня поверх очков и насмешливо улыбнулся:

— Очень ли это серьезно? Ну конечно, mein Lieber Herr[17]. Ваш друг очень серьезно объелся. Но сейчас мы дадим ему две ложки касторового масла, и все будет в порядке.

Услышав слово «касторка», чудом спасенный от смерти референт в одну минуту выздоровел и сказал, что боли уже прошли. Касторку же он принимать не будет ни за какие деньги, так как не переносит этого лекарства.

Но добродушный врач за время своей долгой практики, как видно, научился справляться и не с такими пациентами. После непродолжительной борьбы Укротитель леопардов капитулировал. Он согласился принять лекарство при непременном условии, чтобы я не присутствовал при этом. Требование пана Беганека меня очень огорчило. Так хотелось посмотреть, как он глотает касторку! По-моему, я заслужил хотя бы небольшое вознаграждение за тот страх, какой он нагнал на меня своей дурацкой болезнью. Однако референт настаивал, и пришлось выйти.

Когда через несколько минут я вернулся, врача в номере уже не было, а пан Беганек, хотя и лежал еще на кровати, выглядел значительно лучше и больше не изображал смертельно больного. По его растерянному виду чувствовалось, что ему страшно неловко после этого спектакля. Пан Беганек был чрезвычайно любезен.

— Вы знаете, — защебетал он вместо приветствия, — оказывается, эта отвратительная «рицина», касторовое масло, добывается из семян небольшого деревца, растущего в Эфиопии на каждом шагу. Доктор сказал…

Я прервал речь референта:

— Великолепно. Раз так, вы и дальше можете беспрепятственно пользоваться буфетом.

После этого я перешел к более серьезной проблеме: — Скажите лучше, сколько доктор взял за визит? Недавний кандидат в покойники тяжко вздохнул: — Четыре доллара. Я ведь вам говорил — в Эфиопии всё стоит четыре доллара. Теперь у меня нет ни гроша. Я отдал ему последние деньги. О боже, что скажет Павел!

Опасения референта оказались более чем обоснованными. Встреча с нашим грозным предводителем была ужасна. Когда мы рассказали ему по порядку о покупке шаммы, о том, сколько с нас содрал шофер такси, и о болезни пана Беганека, Бвана Кубва пришел в бешенство. Как разъяренный тигр, он метался по комнате, выкрикивая в наш адрес такие неприятные слова, которые я совершенно не могу здесь повторить. Успокоившись, он выложил нам жесткие условия дальнейшего сосуществования. Либо мы позволим ему контролировать свои даже самые мелкие расходы, либо он не-. медленно делит общий капитал на три части и выплачивает нам целиком нашу долю.

— Тогда вы сможете ежедневно покупать шаммы, разъезжать в такси и вызывать врачей, как только заболит живот и захочется касторки, — сказал он. — Но домой вы пойдете пешком, потому что на самолет денег уже не хватит. Очень вам это рекомендую. Такая пешая прогулка — мечта для настоящего путешественника.

К сожалению, ни пан Беганек, ни я не были истинными путешественниками, потому что бесспорной прелести пешей прогулки от Аддис-Абебы до Варшавы мы предпочли позорную капитуляцию и, грустно опустив головы, подчинились финансовой диктатуре Павла.

После этого в комнате воцарилась тишина. Павел сел писать отчет для своего главного управления, пан Беганек достал из чемодана толстую книжку и погрузился в чтение, а я тупо уставился в окно, размышляя о том, почему в Эфиопии выпадает столько дождей.

Но неугомонный референт не мог долго усидеть на месте. Он вдруг поднял голову от книги, некоторое время к чему-то прислушивался, потом подбежал к окну, послушал еще немного, да как закричит:

— Гиены! Слышите? Гиены смеются!

Павел не шелохнулся. Да и я уже потерял доверие к нашему взбалмошному другу. Видно, он совсем сошел с ума: гиены в Аддис-Абебе!

— Измерьте себе температуру, — сказал я спокойно, — термометр на ночном столике.

Но референт не сдавался:

— Не делайте из меня сумасшедшего. Это правда гиены. Всем известно, что в окрестностях Аддис-Абебы водится множество гиен. Ночью они часто забегают в город. Я читал об этом в книгах. Вот, слышите? Снова смеются.

Он говорил так убежденно, что и я стал прислушиваться. Действительно, откуда-то издалека доносился пронзительный лай,