Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова

– научить элементарной аккуратности,

– приучить находиться всегда в чистом помещении,

– носить только чистое бельё,

– есть из чистой посуды и уметь пользоваться приборами,

– и ещё десять пр. и др.

На это тоже понадобится немало времени. Воспитательский труд даёт всходы не сразу. Это не редиска. Так что пока у нас одна серьёзная победа – «Огонёк» и его последствия. В этом смысле дела наши пока неуклонно шли в гору, и меня прямо-таки распирало от гордости и самолюбования. Ну и я! Ай да и умельца! Просто на себя готова была молиться в ту счастливую осень. Помню, был даже случай, когда я в автобусе какому-то пассажиру вдруг стала рассказывать про этот «Огонёк»… Вот до чего дело доходило.

А дети, и, правда, стремились в наш отряд – разве это не показатель? И, конечно же, я в то время охотно все эти блестящие успехи приписывала лично себе и своим невероятным талантам. Вот такой я замечательный педагог, думала я (иногда и вслух), просто самородок! И незаметно, что-то неуловимо отвратительное появлялось в моей манере общения «со всем прочим миром». Что мне до них? Есть я и мои воспитанники. А прочее нас не касается. И это «прочее» уже готовилось к мести – за мое легкомысленное пренебрежение к нему… Прошло ещё два месяца – и коллеги относились ко мне уже откровенно враждебно, а потом и вовсе невзлюбили. И было за что – надо признаться…

Это я очень хорошо поняла, когда как-то на досуге вдруг мысленно поменялась с ними местами. Ведь чем больше слушались меня дети, тем нахальнее вели они себя с другими, даже с теми, кого ещё вчера искренне любили и уважали. Личные отношения между воспитателями и воспитанниками здесь усердно культивировались, и не всегда это делалось по Валиному принципу. Часто воспитатели брали на выходные к себе домой некоторых воспитанников – «любимчиков» и «везунчиков», самых жалких и забитых детишек. Нора тоже почти пол-отряда к себе домой водила, когда ещё работала воспитателем, а не ночной, – и эти дети, уже будучи в моём отряде, даже её ни в грош не ставили, напрочь забыв обо всём хорошем, что она для них когда-то делала. Конечно же, дети понимали, что я «работаю» не так, как другие. Без ора, без грубого нажима – так оно было почти до самой весны. И это им нравилось. Но не прошло и года, как я на собственной шкуре почувствовала, что есть система контрастов в воспитании.

Золотое правило: требования в детском коллективе должны быть едины для всех. Позитивная солидарность педагогов – это краеугольный камень педагогической политики. А то ведь как у меня получалось: я – хорошая (потому что добрая, никого не наказываю), они (другие) – плохие (потому что требуют и наказывают). Но предположим на минуточку, что все воспитатели и учителя работали бы по такой же методике – акции мои, конечно же, резко бы упали.

Была и ещё одна причина усиливающейся нелюбви ко мне в стане воспитателей: поневоле (но где-то и сознательно) став правофланговым, я задавала немыслимый для большинства сотрудников детского дома темп работы. (Этакая стахановка с неумеренным энтузиазмом и необузданным гражданским темпераментом!) А время надвигалось такое, что оба эти качества уже начинались восприниматься в нашем обществе почти как пороки. Людмила Семеновна, и без того грешившая склонностью к «соковыжиманию» из сотрудников, теперь на все их жалобы отвечала:

– Как это – не получается? Какая вам помощь нужна? А вот посмотрите на Ольгу Николаевну…

И пошло-поехало! Да, ехидства её не занимать. Так выговаривала она педагогам, не стесняясь даже присутствия детей. Но при этом «вежливо» закрывала глаза на то, что сердечница-воспитательница пенсионного возраста, и без того измочаленная бесконечными неоплаченными сверхурочными, не сможет вымыть шесть спален подряд, а, ползая на четвереньках и, отскабливая паркет на отрядном объекте, тут же свалится с давлением на первом же метре… Я же всё это делала легко и быстро.

Во-первых, я была молода и здорова. Во-вторых, у меня был прекрасный тренинг работы с тройными перегрузками – я была студенткой третьего курса труднейшего факультета, когда: родилась уже вторая дочь, ушел муж и «просел» диплом.

И абсолютно без всякой помощи, с ситуацией справилась.

Я работала на трёх работах. Спала по три-четыре часа в сутки, «питалась» буквально с помощью фотосинтеза, а первые сапоги и пальто купила только на пятый год работы. Но у моих детей было всё, что обычно бывает у детей в «хороших семьях», где есть любящие и хорошо зарабатывающие родители – папа и мама. Так что детдомовская страда меня не очень в ту пору утомляла. К тому же, эта работа приносила огромное, ни с чем не сравнимое моральное удовлетворение. Позиция же Людмилы Семеновны тоже была ясна: ей было выгодно прикрывать недочёты в работе детского дома «нерадивостью» воспитателей. Часто к нам захаживали комиссии с проверками по очередному сигналу – и ничего, результат проверки всегда был одинаков: «Изложенные в жалобе факты не подтвердились». Конечно, наказывали потом именно жалобщика. А Людмила Семеновна, как понесшая «моральный ущерб», ещё и путёвочку в Сочи среди года получала и ещё какой-нибудь презент такого же ранга. Но эти размышления стали посещать меня много позже. А в ту счастливую пору я старалась вообще ничего не замечать за пределами моего отряда. Каждая минута трудового дня была наполнена заботой о питомцах. И это было большой ошибкой – не замечать. Того, на что надо было бы открыть глаза пошире при первом же тревожном симптоме, хотя бы из соображений личной безопасности. Когда же началась открытая конфронтация, а это случилось как-то вдруг и без предварительного объявления войны, я в полной мере ощутила всю меру своей глупости – так резко «выпадать из ряда» было крайне неумно. Мои коллеги, ещё вчера (хоть и не бросавшиеся мне на шею с поцелуями, однако) вполне дружелюбные и симпатичные, теперь не просто игнорировали меня, даже не здороваясь при встрече в коридоре, но и откровенно демонстрировали лояльность верхнему эшелону власти во всех вопросах внутренней политики.

Вот и попробуй в такой ситуации доказать, что ты не осёл… Рекогносцировка сил противника – всегда дело нелишнее. Эта перегруппировка «против кого дружим» произошла быстро и даже как бы вполне естественно.

Теперь меня не любили гораздо больше, чем ненавидели Людмилу Семеновну. То, что ещё вчера вдохновенно и единогласно осуждалось в кулуарах (по части своеволия администрации), вдруг для всех сделалось вполне приемлемым, нормальным, заурядным даже делом… Людмила же Семёновна, видя весь этот, с таким блеском разыгранный, спектакль, только лёгкую укоризну во взоре могла себе позволить. А так она держалась сугубо по-королевски. Ох, как она умела расправляться с неугодными – руками своих же подчиненных! Её же собственные руки – всегда в безукоризненно белых перчатках. И вот несчастные, приговорённые её судом, глядя, как кролики на удава, безропотно шли на погибель, даже и не пытаясь сопротивляться. Потому что, однажды включившись в эту подлую игру – против своего же товарища, они подписывали и свой собственный приговор. Завтра каждого из них могла постичь столь же печальная участь…

Уже тогда в моём переполненном впечатлениями мозгу мелькнула робкая догадка: отчего это в детские дома, да и вообще в учреждения, где воспитание подменяется репрессиями, на работу берут, в основном, лимитчиков, то есть людей зависимых. Или уже имевших судимости. Потому что такими людьми легче управлять – они менее щепетильны и с готовностью выполняют то, на что нормальный, независимый человек никогда не пойдёт. Их, этих подневольных тружеников, не только легко спровоцировать на попустительство преступлению, но и даже самих не так уж сложно сорганизовать на противоправные действия.

Я вспоминала, и не раз, как мне однажды сказала Нора:

– Человеку честному и порядочному здесь тяжко приходится – семь шкур снимут и выживут-таки. Сожрут в два счета и косточек не выплюнут…

Но я была слишком глупа и наивна в ту пору и ничего такого просто не хотела замечать, считая, что это всё-таки «клевета на людей» – а если что не так, то это просто «от недогляда»… Все эти печальные истины во всей своей пугающей полноте открылись мне лишь год спустя.

…А в те давние дни мне, естественно, казалось, что люди, здесь работающие – и Татьяна Степановна, и Людмила Семёновна, и Матрона, и, конечно же, Нора (кстати, она оказалась единственной, кто не принимал участия в «акциях» против меня), тоже когда-то пришли сюда с такими же мыслями и чувствами, что и я, и так же, как и я, хотели сделать для несчастных детей всё возможное. И не их вина, что не всё получалось.

.. И всё же в те времена я была по-человечески очень счастлива – как никогда больше в жизни. Даже собственные дети, хоть и были для меня огромным счастьем, всё же не были для меня более значимы, любимы, чем детдомовцы. Я уже знала, что с моими всё будет в порядке, они у ж е на ногах, несмотря на свой нежный возраст. И у них есть хорошо защищенные тылы – дом и мама. Мы с ними были одной командой.