Молчать, чтобы выжить - Фридрих Незнанский

— Хорошо. Буду к шести.

На этом разговор был окончен.

В три часа пополудни Боря Сибиряк отпустил такси возле одного из домов в Марьиной Роще. На первом этаже дома, с торца, находилось кафе. Странное кафе. Во-первых, странным было его месторасположение: вдали от каких бы то ни было магистралей. С одной стороны — квартал серых, невзрачных пятиэтажек, с другой — пыльные железные гаражи. Во-вторых, железная дверь кафе была заперта на электронный замок. Боре Сибиряку пришлось пару раз повторить свое имя в маленький динамик, а также повернуться лицом к укрепленной на стене видеокамере, прежде чем дверь открылась.

Ничего удивительного, что за те полчаса, которые Боря Сибиряк провел внутри, из кафе никто не выходил, равно как и наоборот — никто в него не входил. Вывеска кафе, висевшая над дверью, была маленькой и неприметной. Не с первого взгляда можно было разглядеть название «Кафе „Иван-да-Марья“.

Старшина сидел за столиком и ел румяные куриные крылышки, тщательно обсасывая косточки и бросая их в хрустальную вазочку. Одет он был в дорогой темно-синий костюм и шелковую белую рубашку. Его абсолютно голая, прокопченная в соляриях лысина, блестела как бильярдный шар.

Старшина был маленького роста и очень худой. На вид он больше походил на пижонистого, вертлявого сутенера, чем на предводителя организации наемных убийц. Но впечатление это было обманчивым.

Старшина очень ловок, умен и жесток, а значит — страшно опасен. Плотно прижатые к голове маленькие уши киллера слегка заострены кверху, как у хищного зверя. Лоб низкий и морщинистый. Маленькие глаза так глубоко утопали под надбровными дугами, что казались вдавленными в череп.

Ел Старшина аккуратно, как аристократ, время от времени смачивая руки в лимонной водичке и вытирая их одним из черных шелковых платков, аккуратной стопочкой сложенных перед ним на столе.

В среде московских бандитов ходили слухи о том, как однажды Старшина зарезал за одну ночь пять человек. Дело было в «диких девяностых». Один процветающий кооперативщик, азербайджанец по национальности, праздновал свою свадьбу. Пока новобрачные и их гости расслаблялись в ресторане, Старшина проник в квартиру азера в надежде поживиться содержимым его сейфа. По прикидкам, квартира должна была быть пустой. Однако Старшина ошибся — в квартире находилось пятеро охранников-азербайджанцев. Завязалась потасовка.

К тому моменту, когда Старшина достал из кармана опасную бритву, азеры успели сломать ему три ребра, выбить левый глаз и вывихнуть челюсть. Наконец охранники устали ломать ему кости и решили передохнуть. Истекающий кровью бандит воспользовался передышкой и принялся орудовать бритвой, причем настолько мастерски, что через минуту все пятеро охранников лежали на полу с перерезанными глотками.

На память о том вечере у Старшины остались два белесых шрама на голом черепе и стеклянный глаз, которым — будучи подшофе — киллер любил пугать проституток, на которых был очень падок.

С бандитами Старшина общался спокойно и насмешливо, как со старыми друзьями, хотя знал, что большинство из подельников побаиваются его, а кое-кто просто ненавидит. Следует добавить, что Старшина любил театральные жесты. Он весело ерничал, рассказывал пошлые анекдоты, тонко подхихикивал своим шуткам. Но все это было лишь отвлекающим маневром, призванным сбить собеседника с толку.

Когда Боря Сибиряк вошел в кафе, Старшина даже не поднял головы, а продолжал как ни в чем не бывало глодать куриные крылышки.

Боря Сибиряк подошел к столику и вежливо кашлянул.

Старшина замер с открытым ртом, затем медленно поднял на гостя взгляд.

— Ба! — воскликнул он. — Какие люди!

Боря Сибиряк протянул бандиту руку, и Старшина с жаром ее пожал (со стула он не встал, лишь чуть-чуть приподнял тощий зад).

— Ну здравствуй, друг ты мой любезный! Садись, располагайся.

Боря Сибиряк сел на указанный стул, и, когда гость уселся, хозяин вежливо спросил:

— Кофе? Чай?

Немец покачал головой:

— Нет, спасибо.

— Водку? Коньяк?

— Нет.

— Девочку? Мальчика? — Старшина хихикнул. Боря вежливо улыбнулся пошлой шутке, хотя ничего смешного в этом не видел. — Ну давай рассказывай. Как поживаешь?

— Нормально, — ответил немец, глядя на бандита из-под полуопущенных век.

Старшина взял из тарелки куриную косточку, понюхал ее, сморщился и бросил обратно в тарелку. Затем приветливо посмотрел на немца и ласково спросил:

— Чего в Москве пасешься, Сибирячок?

— Да так, соскучился.

— Да ну? Значит, соскучился?

— Ага. Слыхал такое слово — «ностальгия»?

— Во как! Тэк-тэк-тэк… И что, сильно, говоришь, накатила?

— Ностальгия-то? Сильно, — с усмешкой ответил немец.

— То-то, я смотрю, лицо у тебя заплаканное! К березкам-то уже съездил? Кваску русского возле Савеловского вокзала попил?

Старшина засмеялся. Затем вытер руки о шелковую салфетку и взялся за графин с водкой.

— Не возражаешь, если я дерну рюмашку?

— Да ради бога, — пождал плечами немец.

— Ну и ладненько.

Старшина налил себе водки, перекрестился и выпил.

— Ох хороша, зараза! — Он занюхал водку салфеткой и вновь обратил свой взор на немца. — Значит, говоришь, ностальгия заела. А вот я слышал, что ты в Москве работенку себе нашел.

— Откуда слышал? — насторожился немец.

Старшина растянул губы в резиновую усмешку.

— Земля-мать весточку донесла. Еще я слышал, что клиент твой — крутая фигура. Вице-мэр Камакин. Я правильно угадал?

У Сибиряка отпала челюсть.

— Я… это… — пробормотал он.

— Решил, что я тебе не нужен? — Старшина улыбнулся еще шире. — Ох, молодость, молодость… И когда вы научитесь уважать старших?

Старшина был практически ровесником немца, но он любил чувствовать себя старшим товарищем или, как говорят в Японии, сенсеем.

— Да нет, — заговорил Сибиряк. — Просто я…

— Решил срубить деньгу по-легкому? Вот так приличные парни и ссучиваются. Все через нее, через легкую деньгу. — Старшина осуждающе покачал головой. — В общем, так, Сибирячок. Никаких дел тут у тебя нет. Кроме тех, что ты через меня получаешь. Понял?

— Понял, — кивнул немец. — Но ты неправ, Старшина. Ты очень неправ.

Живой глаз Старшины превратился в кусочек льда.

— О правах своих дяде милиционеру будешь рассказывать, когда он тебя за зад прихватит и в КПЗ потащит, — просипел он. — А мне про это не впаривай. Я не сам себя авторитетом назначил, меня большие люди короновали, понял?

— Да.

— Не слышу!

— Да! — рявкнул Боря Сибиряк.

— Вот так. — Старшина вновь откинулся на спинку стула. — Значит, с ушами у тебя порядок. Задаток получил?

— Получил.

— Сколько?

— Двадцать кусков.

— Вернешь. Все до последнего копья.

— Но…

Старшина ударил ладонью по столу — так, что подпрыгнула тарелка.

— Харэ базарить! Я сказал, ты услышал. Все, свободен. И будь на связи, ты мне можешь еще понадобиться.

Старшина пододвинул к себе тарелку и вновь занялся куриными крылышками с таким видом, словно немца и след простыл.

Боря Сибиряк поднялся со стула, посмотрел, как Старшина ест, повел могучими плечами и облизнул губы. Лицо его было бледным, в глазах полыхал свирепый огонек. Немец подождал, не будет ли еще каких-нибудь указаний, затем повернулся и зашагал к выходу. Он чувствовал спиной, что Старшина смотрит ему вслед, но не обернулся.

5

Теплое саке нисколько не изменилось на вкус с момента последней их встречи. Может быть, стало еще противнее.

Едва сев за столик, Татьяна пронзила немца колким, холодноватым взглядом и резко спросила:

— Зачем позвал?

Шлегель улыбнулся ей самой обаятельной из своих улыбок:

— Детка, ты меня извини, но твой заказ… — Немец откинул со лба прядь темных волос. — Как бы это лучше сказать… В общем, он переносится. На неопределенное время.

— Так. — На тонких скулах девушки обозначились желваки. — И в чем же причина такого решения? Ты что, испугался?

— Дело не в этом… — медленно заговорил Шлегель, но Татьяна не дала ему договорить.

— Значит, испугался, — твердо сказала она, словно его неуверенный голос подтвердил ее подозрения.

Шлегель возмутился:

— Ну о чем ты говоришь? Просто произошли кое-какие изменения, и я… В общем, тебе придется подождать. Надеюсь, что недолго.

— Понятно, — вновь кивнула Татьяна. — А как же задаток?

— Задаток я тебе верну. Со временем.

На губах девушки появилась презрительная улыбка.

— Эля говорила, что ты купил новую машину. Вот на что пошел мой аванс, да?

Лицо немца оцепенело. Он не любил, когда женщины разговаривали с ним в таком тоне.

— Это неважно. Я верну деньги, детка. Тебе же не горит, правильно? А мне они сейчас нужны позарез. Будь благоразумна, хорошо? — Шлегель положил руку Татьяне на ладонь, однако она выдернула ладонь и скривилась.