Вольф Мессинг — человек-загадка - Татьяна Лунгина

Тогда появлялся молодой сыщик... Вольф Мессинг. Он спускался со сцены к зрителям, проходил от столика к столику и просил прелестных дам и уважаемых господ вернуть ему ту или иную драгоценность, спрятанную там-то и там-то.

Номер этот пользовался неизменным успехом, публика валом валила на представление, но платили мне все те же пять марок.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я снова оказался разменным товаром. На сей раз меня перепродали в знаменитый на всю Европу цирк Буша, с которым мы должны были объехать многие страны. Я уже начинал свыкаться с куплей-продажей. Мои работодатели заботились лишь о моей популярности у зрителей, внушая мне мысль, что успех — ключ ко всем благам жизни. Тем не менее, я умудрялся выкраивать время и для посещения учителей по общеобразовательным предметам, и на оплату этих уроков часто уходила большая часть моего заработка.

Глава 13

Открытие Европы

Все-таки время работало на меня, и я вскоре стал довольно знаменитым, а мой импрессарио раздобрел на глазах: округлился живот, фигура потеряла стройность. Мои успехи избавляли его от всяческих хлопот, и его распирало, как на дрожжах. Но он был первый, кто по сути, открыл мне двери в Европу. В 1913 году он повез меня на родину Иоганна Штрауса — в Вену. Это было первое серьезное турне. Выступал я в венском луна-парке и, скажу без ложной скромности, стал гвоздем программы и сезона.

Но не этим мне памятна красавица Вена. Знакомством, которое там произошло, я буду гордиться всю свою жизнь. И не одним. Сначала мне выпало счастье познакомиться с величайшим гением человечества Альбертом Эйнштейном. Признаюсь, я не был знаком даже поверхностно с сутью его теории относительности, и для меня он был «только» известным физиком мирового масштаба.

Эйнштейн прибыл в Вену из Цюриха в ноябре 1913 г., чтобы на съезде естествоиспытателей и врачей сделать доклад о своих новых выводах относительно гравитации. Не помню точно, но думаю, что встреча произошла на квартире Фрейда, потому что Эйнштейн тут же представил меня этой не менее знаменитой личности, тоже совершившей научную революцию в XX веке.

Квартира поразила меня количеством книг. Уму непостижимо, как мог один человек даже мельком пролистать за всю жизнь это книжное море.

Исследования Зигмунда Фрейда мне ближе по духу, чем физико-математические глубины Эйнштейна, его исследования близки к моим опытам. Позже, ознакомившись с его работами, я понял, что, признавая масштаб его эксперимента, не могу во всем с ним согласиться. То, что он часто наблюдал на психически неустойчивых личностях, он распространял на всех. Я не считаю учение Фрейда во всем верным. Уж очень он придает большое значение половому инстинкту. Я не согласен и с тем, что инстинкт человека непобедим. Фрейд — сильный ученый, но и он совершал ошибки. Но тогда я был горд и польщен тем, что одновременно меня представили таким двум научным гигантам.

Фрейд уже был осведомлен о моих «дарованиях» и предложил немедля приступить к опытам. Он взял на себя роль индуктора. Никогда не забыть мне его мысленное приказание: подойти к туалетному столику, взять пинцет и, подойдя к Энштейну, выщипнуть из его пышных усов три волоска...

Можешь представить, Тайболе, мое состояние тогда... Что мне оставалось делать? Я подошел к Эйнштейну и, извинившись, объяснил ему, чего требует от меня его друг. Эйнштейн улыбнулся и безропотно подставил щеку. Фрейд остался доволен результатами опытов, но комментировать, как сейчас сказали бы, с позиции фрейдизма, не стал.

Через несколько лет господин Цельмейстер, мой процветающий импрессарио, сообщил мне, что решено отправиться в большое турне по странам мира. Маршрут должен был охватывать такие страны как Япония, Бразилия, Аргентина, Мексика. В короткий отрезок времени вместился такой калейдоскоп событий и зрительных впечатлений, что я порой, вспоминая, многое путал или смещал в хронологической последовательности. Да и не мудрено, если учесть, что полных четыре года пролетели в непрерывных гастролях.

В 1921 году я возвратился в родные пенаты — в Варшаву. За годы, проведенные вдали от родины, многое изменилось в Восточной Европе. В России пронеслась революция, обрела свою государственность и Польша. Местечко, где я родился, оказалось на ее территории. Я вынужден был вступить в армию Речи Посполитой: мне исполнилось двадцать два года. Но моя армейская служба носила чисто символический характер, ибо за то время, что на моих плечах была солдатская шинель, я в глаза не видел стрелкового оружия, да и подготовку никакую пройти не успел. А уже в следующем году я и вовсе стал штатским человеком. Не пришлось долго искать и импрессарио. Им вскоре стал господин Кобак, человек нового склада. Энергичный прагматик, он, тем не менее, не утруждал себя беготней в поисках выгодных для нас гастролей, а деловито вел переговоры большей частью по телефону. И надо сказать — не безуспешно.

Я вновь очень много путешествовал по той части Европы, где до того бывать не приходилось: Париж, Лондон, Рим, Стокгольм, Женева, Рига. В эту поездку я стремился не только обновить, но и расширить свой репертуар, однообразие приедается и самому.

В Риге я разъезжал по улицам в автомобиле в качестве водителя, но с завязанными глазами. Сам я не имел ни малейших навыков вождения, но рядом со мной сидел профессиональный шофер. Мои руки, как и следует, лежали на руле, ноги — на педалях, а шофер давал мне мысленные указания: повороты, внезапные остановки, движения назад. Эксперимент этот видели многие сотни рижан, сплошной стеной стоявшие на тротуарах, словно встречали короля или посла заморской державы. Трюк этот производился с рекламной целью. С тех пор я ни разу не сидел за рулем автомобиля.

Побывали мы с господином Кобаком и за тридевять земель — в Австралии, в Южной Америке, в нескольких странах Азии.

Не могу не вспомнить знаменательную встречу в 1927 году. Мы находились в ту пору в Индии, и мне довелось познакомиться с ее духовным вождем Мохатмой Ганди. Как о выдающемся государственном деятеле я слышал о нем немало и прежде был понаслышке знаком с его философскими воззрениями. Признаюсь, не старался вникать в их тонкости. Но как личность он оставил во мне неизгладимое впечатление.

Ганди тоже интересовался моими опытами и согласился быть моим индуктором. Его задание оказалось очень простым, но по случайному стечению обстоятельств дало блестящий эффект.

Мне следовало взять со стола флейту и передать ее третьему лицу. Но тот оказался, по-видимому, профессиональным факиром, постоянно носил с собой корзину с прирученной коброй. И вот, когда я передал ему флейту, постоянный атрибут его выступлений, он заиграл прелестную восточную мелодию. Сработал «профессиональный инстинкт» и у кобры, и она стала медленно, грациозно извиваясь, подниматься из корзины с узким отверстием, похожей на бутыль. У меня восхищение победило страх. Это был настоящий танец, изящный и красивый не менее чем человеческий.