Томагавки кардинала - Владимир Контровский

Французские войска шли вперёд, к атлантическому побережью Северной Америки.

В палатку через приоткрытый полог проникал багровый отсвет — где-то что-то горело. «Значит, не все ещё фермы в округе превратились в пепел, — подумал маркиз Монткальм. — Что поделаешь, война — война, которую пора кончать…».

— Итак, господа, — он посмотрел на двух парламентёров, сидевших за поставленным посередине палатки столом переговоров, — вы пришли обсудить условия сдачи Бастони? Так вот, моё главное условие — капитуляция и признание власти короля Франции!

Одного из двоих бостонцев Луи-Жозеф знал — Бенджамин Франклин был личностью известной, причём не только в американских колониях, — второго парламентёра, молодого человека лет двадцати, маркиз видел впервые, а имя Джон Адамс ему ничего не говорило. Но если Франклин взял этого Джона Адамса с собой, рассудил французский командующий, значит, этот юноша того стоит.

— Да, мы пришли обсудить условия сдачи города, — спокойно сказал Франклин, хотя было заметно, что это спокойствие даётся ему с известным трудом. — Мы не хотим штурма и многочисленных жертв. И мы не хотим, чтобы ваши индейцы, эти кровожадные дикари…

«Да уж, — подумал Монткальм, — ирокезы вам всё припомнят: и пекотскую войну, и ваши бесконечные рейды на индейскую территорию. У «римлян лесов» удивительно цепкая и злая память».

— Мы с вами белые люди и христиане, мсье, несмотря на кое-какие религиозные разногласия, — Франклин словно прочёл мысли маркиза. — Неужели вы допустите массовое избиение невинных христианских душ? Индейцы помогли вам победить, но не боитесь ли вы, что в дальнейшем ирокезы могут и перестать быть вам лояльны? Или король Франции всегда будет терпеть присутствие многочисленных и опасных богопротивных язычников на своих землях?

— Я не решаю за моего короля, — холодно ответил Монткальм, — я только выполняю его волю.

Маркиз де Монткальм лукавил. Кое-что он знал — хотя бы потому, что рядом с ним сидел советник Бюжо, очень хорошо осведомленный о положении дел. Но маркиз не считал нужным обсуждать здесь и сейчас вопросы будущих отношений французов с индейцами — он хотел получить ключи от Бастони. Страх перед ирокезами заставит заносчивых пуритан быть посговорчивее, а будущее — он воин, а не прорицатель.

— Вы собираетесь опустошить земли английских колоний? — вмешался Адамс.

— Бывших английских, — с нажимом поправил его Монткальм.

— Бывших, — легко согласился молодой человек. — Но зачем королю Франции голая пустыня? Трудом поколений английских колонистов здесь построены города и верфи, форты и мастерские, дома и фермы — вы хотите всё это разрушить, чтобы потом начать всё сначала? Не разумнее ли принять под свою руку богатые и процветающие земли?

— Мы готовы сложить оружие, — веско произнёс Франклин, — на следующих условиях: остающееся здесь английское население сохраняет право исповедовать протестантство, право на собственность и неприкосновенность жилищ. Вы окажете медицинскую помощь раненым и больным английским солдатам, а затем доставите их на своих кораблях в Европу, взяв с них обязательство не участвовать более в этой войне. Гражданские лица, которые пожелают уехать, смогут это сделать за деньги, как обычные эмигранты. А здесь останутся ваши верноподданные, маркиз, а не скрытые ваши враги. Что же касается самоуправления бывших колоний короля Георга…

— Самоуправление? Не слишком ли многого вы хотите? — перебил его Монткальм. — Мои войска стоят у ворот Бастони, а не ваши у стен Квебека!

— Подумайте, маркиз де Монткальм, — с еле заметной угрозой в голосе сказал Адамс. — В Массачусетсе и прочих наших провинциях живут сотни тысяч людей, они родились и выросли на этой земле. И они умеют стрелять, господин маркиз, и они будут стрелять, если их взять за горло!

— Самоуправление — это вопрос отдельный, — бесцветным голосом произнёс советник Бюжо. — А прочие ваши требования разумны и могут быть нами рассмотрены. И вы правы, мсье Франклин: королю Франции не нужны ни пустыня, ни бесконечный бунт, хотя мсье Адамсу, — он посмотрел на младшего парламентёра, — не следует нас пугать. Помните об ирокезах, господа колонисты, — теперь только французские штыки смогут оградить вас от их томагавков.

Джон Адамс хотел было возразить, но встретился взглядом с господином советником и осёкся, удивлённо приподняв брови. Маркиз де Сен-Веран молчал, не слишком скрывая своё раздражение.

— Ваши условия разумны, — повторил Бюжо, — и соответствуют рыцарским нормам ведения войн. Резни не будет, господа парламентёры: ни один ирокез не появится на улицах Бастони. С момента подписания акта все земли бывшей Плимутской колонии переходят под юрисдикцию его величества Людовика XV, короля Франции; французский язык станет здесь официальным языком. И мы надеемся, что на этих землях будут царить мир, спокойствие и процветание. Во имя нашего будущего, — добавил он с какой-то странной интонацией, вновь встретившись взглядом с Адамсом. — А если кто-то из уважаемых людей бывших английских колоний пожелает принять посильное участие в управлении этой областью Новой Франции, будучи назначенным — с нашего одобрения, разумеется, — на официальный пост, это будет только приветствоваться.

— Будем считать, что предварительная договорённость нами достигнута, — с видимым облегчением произнёс Франклин, разворачивая приготовленные бумаги, — остаётся уточнить детали. Не будем терять времени, ведь время — деньги.[29]

Луи-Жозеф де Монткальм-Гозон углубился в изучение документов, а советник Бюжо и Джон Адамс ещё раз обменялись взглядами.

«Надеюсь, у тебя хватит ума попасть в число тех, кто «пожелает принять посильное участие в управлении» новыми землями его величества Людовика XV, — подумал Бюжо, — за «нашим одобрением» дело не станет. Короли приходят и уходят, а мы — мы остаёмся».

«У меня есть шансы оказаться в числе «одобренных кандидатур», — подумал Адамс. — А имя — моё имя легко можно сменить на Жан Адамо, какая разница? Противостояние наций закончилось, а религиозное противостояние мы выиграем — французы-католики бесследно растворятся в массе английских пуритан и французов-гугенотов. И лет через двадцать…»

Люди Круга умели находить общий язык…

1762 год

На улицах Нувель Орлеана бушевал праздничный карнавал. Разноязыкий город, родившийся полвека назад из слившихся посёлков, рассыпанных вдоль берегов Миссисипи, праздновал свой день рождения и одновременно — окончание колониальной войны. Где-то там, далеко, за морями, в Европе, Азии и Африке, война ещё продолжалась, но в Северную Америку уже пришёл мир. И горожане всех цветов и оттенков кожи — французы, испанцы, индейцы, негры, метисы, квартероны, — веселились бурно и самозабвенно, опьяняясь вином, музыкой, улыбками женщин и ощущением радости жизни.

Французские земли — земли Новой Франции, — осенённые королевскими лилиями, простирались теперь от скал Ньюфаундленда на севере до границ испанских владений на юге и от побережья Атлантики на востоке до великих прерий на западе. И ждала своей участи прилепившаяся к телу материка испанская Флорида: времена конкистадоров канули в Лету, и только союзный договор Испании с королём Людовиком XV спасал Флориду от захвата её французами — пока ещё спасал.

В Новой Франции проживало больше трёх миллионов человек, и многие из них уже называли себя американцами. И все они — и приехавшие недавно, и местные уроженцы, — были полны кипучей энергии: той, что позволила им сорваться со своих насиженных мест и отправиться в далёкие края навстречу неизведанному. Они жили, сеяли, строили, торговали, воевали, богатели, рожали детей и надеялись, что дети будут жить лучше своих родителей. Разделённые границами колоний великих держав, американцы полтора века смотрели друг на друга с опаской, не выпуская из рук карабинов, но теперь этих границ больше не было: осталась только общность судеб.

И мало-помалу — вроде бы сама по себе — складывалась в общем сознании всех этих людей крамольная мысль: а так ли уж нужна нам теперь жёсткая рука далёкой метрополии?

ГЛАВА ПЯТАЯ. ПРОКЛЯТЫЕ БУНТОВЩИКИ

1770 год

«Нас предали, — с горечью думал Дик Шейс, сжимая в руках разряженный мушкет. — О, если бы эта двуличная лиса Жан Адамо, как он себя теперь называет, оказался бы от меня на расстоянии ружейного выстрела, я не пожалел бы для него последнего заряда… Он нас всех обманул — никто не пришёл на помощь Бастони, и уже не придёт: поздно…».

Возвращения губернатора Бастони, которую большинство её жителей по старинке всё ещё называло Бостоном, ждали с нетерпением. Жан Адамо отправился в бывшую Виргинию (в Пэи-де-Фам,[30] как говорили французы, намекая, что после вторжения отрядов канадских волонтёров генерала Конрекура девственностью там и не пахнет) за помощью восставшему Массачусетсу. На Адамо возлагали большие надежды, однако Шейс принадлежал к числу тех немногих, которые сомневались в успехе миссии мсье губернатора. Дик Шейс знал, что виргинцы не имели особых оснований быть недовольными правлением французов: местные лендлорды сохранили свои дома и поместья, а то, что они теперь ругаются не по-английски, а по-французски — какая разница? Саксы в своё время тоже побрыкались, да и смирились с правлением норманнов, как только поняли, что привилегии и родовые замки остались при них. Да и виргинки, по слухам, не сильно жаловались на поведение французских гренадёр: насилий не было, а что через отведённый природой срок в Пэи-де-Фам родилось множество младенцев, так Господь для того и разделил род людской на мужчин и женщин (которые к тому же во все времена питали слабость к победителям). А теперь Дик уже не сомневался — в том, что помощь не придёт: бывшие враги договорились между собой. Да и как можно было сомневаться, если осаждённые уже знали — об этом было прямо сказано в ультиматуме — их, как бунтовщиков, ждёт участь «кабальных слуг», белых рабов на табачных плантациях Юга (вероятно, господам плантаторам не хватало негров, или же они просто хотели получить лишние рабочие руки бесплатно).