Бумажные маки: Повесть о детстве - Вехова Базильевна

Все-таки почему эти золотые зубы завернуты в бумажку? Что-то за этим кроется... Оказалось это — бабушкини зубные коронки, которые она попросила доктора снять и сделать взамен железные, чтобы никакому дураку не захотелось ее из-за этих коронок убить.

...А в эвакуации в Сибири мне пришлось страдать за то, что я — москвичка. Там ребятишки давали обидные прозвища эвакуированным москвичам и показывали свое презрение.

— Вы, москвичи с... войну затеяли! — гневно говорил мне какой-нибудь сопливый абориген и махал перед моим носом кулаком. — Всех бы вас — к стенке! Из пулемета: тах-тах-так-так-так-так!..

Я помню какой-то бесконечный пол в большой избе, который я мыла, постанывая от боли в спине. Туберкулез потихоньку тлел и разгорался в костях. Помню какого-то тяжеленного капризного младенца, я его нянчила, таскала на руках. Он не хотел ходить сам и оглушительно вопил, как только я пыталась спустить его на пол, чтобы дать отдых вечно ноющей спине...

И ведро с водой, плещущей на ноги... Я тащила его на огород, скособочившись. Там грядки были — до горизонта. Ведро за ведром... И тихонько плакала от отчаяния, что огород такой большой, а ведра — невыносимо тяжелые. Потом картошку надо было окучивать. После нескольких ударов тяпкой о землю ее уже не поднять , а боль в спине звереет... Но нельзя отдохнуть, нельзя никому пожаловаться — побьют...

Другой хозяйкин сын, постарше, был горбатый мальчик. Он на мне вымещал свою обиду на жизнь. Однажды он меня столкнул с печи, куда меня послали достать новый веник. Я упала спиной об пол. А он смотрел на меня сверху и смеялся:

— Горбатая будешь, как я! Горбатая москвичка!

От удара я не могла не то, что вскрикнуть, вздохнуть. Пол словно ринулся мне навстречу, когда я летела вниз, и на нем я долго корчилась, пока восстановилось дыхание.

Помню, что когда я попала в больницу, меня отучали от привычки быстро втягивать голову в плечи и поднимать над ней скрещенные руки, чтобы руками принять удар, когда ко мне кто-нибудь подходил погладить по голове или что-нибудь дать. Так отпрыгивают бродячие собаки от протянутой к ним внезапно руки... Кроме того, мне пришлось отвыкать ругаться матом.

И еще одно тяжелое, почти кошмарное воспоминание о моем горбатом хозяине. Казнь гусеницы.

У меня жила в спичечной коробке гусеница Катя. Мне было совестно держать живое существо в плену, но уж очень хотелось увидеть волшебное превращение гусеницы в бабочку. Я беспокоилась: хватает ли ей воздуха, не слишком ли ей темно, тесно и жестко. Сделала подстилку из самого мягкого листика. Оставила щелку для воздуха — фортку, в которую нельзя протиснуться, но дышать — можно. Я держала коробок в кармане и поминутно опускала туда руку, щупала коробок и тут же вынимала, подносила к уху, слушала таинственный шорох... Срывала самые сочные на мой взгляд травинки и листки и засовывала их в коробок, чтобы гусеница ела, толстела и быстрее превращалась в бабочку. Иногда я пыталась угадать по шороху: уже бабочка там или еще гусеница. Я мечтала о моменте, когда вдруг открою коробок и больше не увижу гусеницы — двоюродной сестры противного червяка.

Вместо нее, ползающей по увядающим листкам, на волю выпорхнет бабочка с большими крыльями, она полетит, а я буду бежать за нею по траве...

— Чего это у тебя? — заинтересовался мой горбатый хозяин, заметив, что я что-то держу в кармане рукою.

— Гусеница в коробочке. Она скоро превратится в бабочку

— Давай сюда! — он вывернул мне руку, разжались сами собою пальцы, и коробок выпал ему под ноги.

Мой мучитель позвал двух мальчишек, и они, хихикая и поглядывая на меня, как я буду реветь, казнили гусеницу на большом камне. А я стояла столбом, оцепенев от горя, ненависти и бессилия.

В Москве в больнице мы с девочками тоже выводили бабочку из гусеницы, но у нас не получилось — коробок однажды оказался пустым. Гусеница ухитрилась выползти и потеряться на щелястом полу веранды...

Когда я в шестнадцать лет должна была получать паспорт, бабушка Женя, настрадавшаяся от своей немецкой фамилии Гербст, устроила совещание с сестрами моего отца, которые, в свою очередь, приняли много невзгод за еврейскую фамилию Машбиц. И они дружно решили, что я должна взять девичью фамилию бабушки Жени - Вехова иначе не видать мне высшего образования, никакие способности не помогут. При этом вспомнили множество печальных историй талантливых детей знакомых и родственников имевших несчастье носить непривычную для русского уха фамилию.

Так я стала Веховой.

9

Сообщество детей не обходится без лидера, как и стадо животных, как стая птиц...

У нас долго тянулась «эпоха» хитрой ходячей девочки Тайки. В свои десять лет она умела разжечь склоку и устраниться, когда в разгар страстей ворвется воспитатель с испытующим взором и обличением на устах. Кара всегда доставалась не Тайке, а ее очередной жертве.

Тайка торжествовала, довольная своей изворотливостью. Она морочила нас своими сексуальными фантазиями, устраивала ночные танцы и бои подушками, подбивала лежачих вставать из гипсовых кроваток — что строго каралось, потому что могло свести на нет результаты долгого, кропотливого лечения. Я не участвовала в бурной ночной жизни только потому, что так крепко спала, что меня невозможно было разбудить. Все самое интересное ночью говорилось и пелось шепотом, танцы исполнялись на цыпочках, подушки летали, как пузатые духи, бесшумно. Я ничего не видела, не слышала, не знала, но по утрам весь пух, бумажки и потерянные полотенца оказывались под моей кроватью. Улики были против меня, и мое неведение выглядело как особое упорство и лукавство. Поэтому наказание следовало незамедлительно.

Тайка веселилась.

Палата молчала.

Тайка получила громадную власть над нами. Она не терпела ничьих дружб, стремилась их разрушить, испортить. Она натравливала девочек друг на дружку, разжигала ссоры, плела искусные интриги. Еще лет пять после выписки из больницы я вспоминала Тайку с ужасом, она мне снилась, и я боялась проснуться и увидеть ее в своем доме с этой ее ухмылочкой, словно она знает про меня что-то стыдное, тайное, такое скверное, что если рассказать людям, все от меня отшатнутся. Я эту ухмылочку ненавидела.

Я помню Тайкино худенькое личико с большими скулами и острыми черными глазками-угольками, ее черную блестящую головку, в которой было что-то змеиное... Не часто я встречала людей с разрушительным темпераментом такой силы. Наверное, Тайку сильно раздражало наше неповоротливое простодушие, наша детская глупость. Вероятно, ее добольничная жизнь была полна таких впечатлений, о которых мы не имели ни малейшего представления. Она явно развилась раньше нас, и мы были для нее неподходящей компанией. Таким детям, опережающим свой возраст в опыте или развитии, нужен равный им друг-соперник, нужен авторитет. В другом окружении нашей Тайке не удалось бы испытывать свои силы в интригах и утверждать власть над малышней.