Сперматозоиды - Наталья Рубанова

Ряды событийных линз, если правильно расположить их, легко высветят в странном этом чувстве энергию, свободную – в жалкой попытке перевести ее смысл на язык людей – от социума и синтаксиса. Хотела ли Сана невозможного? Стояла ли на паперти за тем самым, чего на свете этом нет и быть не может?.. О, не нужно, только вот не нужно лечить ее – во всяком случае, заниматься этим должен уж точно не П.: надоба в нем другая – да разве дашь чувства сверх меры? Амфетамины, адреналин, опиаты – вот, detka, и все, вот и вся химия жизни: 2х2, toska und skuka! Опустит П. в йод кисточку, махнет ею по фотобумаге, из кадра сор выметет, и увидишь ты вместо пурпуров и лилий не конфеты «Василек»[42] даже, а пустыню соноранскую да холмы в чапарале: Adenostoma fasciculatus[43], Плохиш, Adenostoma fasciculatus, на вечную память, – всё кактусы, всё агавы, всё камни жертвенные, – на вечную память! Много позже Сана обнаружит оболочку свою в одном из секторов пространства вариантов[44]: вот она, в полной экипировке майя из кожи и перьев, вот ее каноэ, вот большой бубен, вокруг которого рассаживаются индейцы… Если сделать все правильно, Ча Чак[45] пощадит маис с кукурузой – значит, снова будет игра в мяч: четыре на четыре, два на два… – значит, проигравших снова свяжут и принесут в жертву, скатив по лестнице пирамиды… – значит, новые черепа увенчают колья, обрамляющие площадку для игр… О, самое время пустить кровь, тогда боги будут милостивы, а потому жена вождя уже прокалывает острым шипом язык, а он сам надрезает лингам ножом из обсидиана. Пропущенная сквозь раны агавья веревка убыстряет сброс крови – и вот уж темная жидкость капает на бумагу, которая тут же летит в костер.

Пятьдесят тысяч сердец гибнет в храмах ацтекских, один лишь Уицилопочтли[46] сжирает в год двадцать тысяч. Чудненькая мистерия, прикрывает глаза Сана и хватается за свое: последнее время сердце и впрямь подводит. Хочет ли Сана принести его в жертву? Не боится ли стать жертвой сама?.. Она еще не знает, что потом, много позже, именно сердце станет выражением воли – не ведает, что каждое движение его уподобится стройному аккорду тончайших душевных импульсов… Тогда-то и отпадет потребность в том, что называется органами размножения, – ну а персонажи, все еще напоминающие людей, будут появляться на свет из доведенных до совершенства органов речи[47]: не вери-ишь?.. И вот что еще странно: все чаще кажется Сане, будто она репетирует встречу снастоящим своим близнецом. Впрочем, после очередной вспышки она, облученная, еще несколько дней изнывает от бирюзового ее яда; бессловесное же знание, точнее, понимание того, что если не убрать цвет произвольно, то можно и головой повредиться, приходит не сразу – так, собственно, и отправляется смальта любовная в урну. Задачка, la-la, не имеет решения, а отношения с П., la-la, – названия: слова, которое могло бы их обозначить, нет ни в одном языке мира, и если Сана вдруг его обнаружит, возможно, станет легче.

[никакой Хатшепсут]

«О, дух предельной прямоты и умеренности, снизойди», – шепчет в полубреду Сана, – и дух, утомив ее ожиданием скорее для протокола (небесная канцелярия так же несовершенна, как и земная), снисходит: «Ты покинешь линейное время: покинешь, чтобы проникнуть в сакральное пространство – туда, где нет смерти…» – откуда Сана знает этот язык, кто вкладывает в нее все эти слова и смыслы? Кто показывает фильм, на пленке которого Земля и Небо кажутся одним целым – откуда такая четкость изображения?.. «Иди туда, где деревья скручены в спираль потоками энергии» – Воттоваара[48], очнулась Сана, а через несколько минут, найдя в Сети изображения тех самых скрученных деревьев, обняла монитор и, уткнувшись в него, пошлейшим образом разрыдалась: четыреста семнадцать зон недоступности, четыреста семнадцать лет недостижимости, четыреста семнадцать шагов к невозможности… Его, он, ему – а где же во всем этом она сама – оставлено ли для себя хоть немного места? «На Воттовааре в параллельные миры проходы… Восприятие искажается, грань между тем светом и этим стирается… Неподготовленный, если не туда забредет, через два года не жилец будет; местные гору за километр обходят», – скажет потом Полина, ну а пока… пока Сана видит, как синий слон – сколько лет подряд обнимала она его, плюшевого, засыпая? – кружит над горой. Пугающее, в общем, зрелище, но выбор-то невелик: бояться или идти, вот Сана и доводит страх до кипения, а когда тот выкипает, замечает, что Ганеша давным-давно гладит хоботом ее не изуродованный плодами жывой жызни, живот… «Я шла в гору за смертью, считала сейды[49], а потом увидела тебя… Зачем нашел меня на тропе, зная, что пути разойдутся? Зачем спас, понимая, что не пойдем след в след? – Сана сдирает шкурку. – Женщина без кожи: отличное фото! А кстати: если поместить в кадр элесисфакус[50]… в отдалении… Как ты считаешь?.. Без шкурки, зато с элесисфакусом, а?.. Матки он зуд унимает, а также члена мужского[51]».

Толпы, толпы людей: они наступали, надвигались, и в то же время словно бы чувствовали, что не могут пробить некую невидимую стену, делящую то, что принято называть миром, на собственно мир, мир якобы реальный, здесьисейчашный, и на его отражение, вмещающее как то самое «здесь и сейчас», так и прошлое с будущим: однако Сану-то интересовало Прошедшее Продолженное! Именно там, знала она, их с П. параллельные прямые, вопреки скучным законам трехмерности, пересекаются, причем искрящаяся точка блаженного единения не является бесконечно удаленной, напротив – она близка, ее можно потрогать, даже лизнуть: да можно самой стать этой точкой… И все же вместо вожделенного слияния Сана снова различила – сначала едва уловимые, а потом все более отчетливые – контуры чужих… Она наблюдала за хаотичным движением вязкой, словно бы слипшейся, грязно-серой массы – вот они, чудовищные войны и революции, бесполезные марши протеста и шокирующие честной планктон гей-парады, пафосные митинги и бездарные демонстрации… Впрочем, любопытство ее, смешанное с оторопью, вызванной самим фактом показа (из всех искусств для нас важнейшим является по-прежнему kino), довольно быстро сменилось разочарованием, потому как ответа на единственно волнующий вопрос не существовало ни в одном из измерений, в которые вхожа была ее душа – Сана, впрочем, догадывалась: нужно всего лишь позволить образам приходить, когда и как им вздумается… Так и увидела деревянный остров: там, в тереме, под мрачными сводами, томилась девица, и девицей этой была, конечно, она, Сана. Приметила и девочку с толстой светло-каштановой косой, девочку в серо-черном форменном платье: двадцатые?.. тридцатые?.. Помахала рукой Жанне Самари и юноше за роялем… Улыбнулась темнокожей крохе, стоявшей у апельсинового дерева… Но самыми невероятными оказались так называемые звуковые файлы: под энергиями[52] Сана совершенно отчетливо кое-что слышала – точнее, в нее как бы вкладывали некую музыкальную информацию, впечатывали, вставляли: и какая там ванна Архимеда, какое яблоко Ньютона (пыль учебников, пыль!), когда ей подарили живого – настоящего, всамделишного – Кетцалькоатля[53], когда с помощью неведомой доселе вибрации бессловесно объяснили, что бог этот – абсолютно реален, пусть и не проявлен?.. Если Он нематериален, это не значит, будто Его не существует, повторили ОНИ еще раз… Да, Кетцалькоатль есть, Кетцалькоатль точно не выдумка, потому как если Он всего лишь «миф», то тогда и притяжение разноименных зарядов – тоже, тоже фикция, и нечего тут… Ну а потом, после «пернатого змея», – кентавр: помнишь, как скакала по фессалийским горам?.. Но больше всего поразил Сану другой кадр – или, так скажем, пространственный слепок. Ролик. Она разгадала, услышала, вычислила П.: сердце бешено заколотилось – казалось, будь его, сердечная, воля, оно тотчас бы разнесло в клочья грудную клетку и, покинув телесный карцер, обрело, наконец, свободу, однако воля такого рода у него как раз отсутствовала, потому люди – что сверху, что снизу, что сбоку – и были, в большинстве своем, несчастны.

Белый офицер шел по огромной зале, уходя от той, кем являлась раньше Сана, словно бы нехотя; губы кривила вымученная улыбка, глаза же – разумеется, она узнала его по глазам – те самые, сумасшедше голубые, в радужке которых так мало пигмента, – казались грустными; полы шинели волочились по полу. Неподалеку стояла дама, то и дело нервно поправляющая шляпу: на пальце поблескивало колечко, плечи подрагивали – обернуться она не смела… Что, что в ней не так? Что, кроме колечка? Она не содержит силикатов, аминов, фосфатов, боратов, нитратов и нитритов! Не образует канцерогенных соединений! Не оказывает агрессивного воздействия! Не допускает вспенивания и образования накипи! Выдерживает умеренные ударные нагрузки от опрокидывателя вагонеток, а также от камнедробилки и выброгрохота! Она давно готова к использованию: срок годности тела ограничен лишь четырехзначным числом после длинного тире – успеешь ли в этой, старче?.. Обойдешься ли без батата? ежовой икры? морского угря? мускуса кабарги? оленьих рогов? настоя из жука-скарабея?[54]..