Атомная подводная эпопея. Подвиги, неудачи, катастрофы - Леонид Осипенко

Уже тогда у каждого был личный дозиметр, показывающий суммарную дозу полученного за время работы облучения. Он выглядел, как авторучка и, когда ее вставляли в счетчик, показывал накопленную дозу. Но — вещь сегодня непонятная! — из гордости первопроходцев, воодушевленных сознанием служения своей стране, и страха быть отстраненными от дальнейшей работы большинство моряков оставляли время от времени дозиметр в гардеробе.

Из первой группы подводников значительную дозу радиации получили все управленцы. Примерно половина офицеров БЧ-5 накопила дозу, в десятки и сотни раз превышающую предельно допустимую. Борис Акулов, сыгравший такую большую роль в практическом становлении атомного подводного флота, умер в 57 лет от инфаркта, но уже с замененным костным мозгом.

Однако паники по поводу радиации в то время не было: «Кто не боится, то жить будет и работать будет!» Основным лекарством считалось (и считается до сих пор) спиртное. Утверждалось, что 150 грамм водки после работы снимает всю полученную радиацию и улучшает обмен веществ. Из людей, служивших на первой атомной подводной лодке, списаны по болезни в основном непьющие.

Кроме того, судить о полученной дозе радиации по индивидуальным дозиметрам довольно сложно. Эти приборы улавливают лишь прямое облучение — альфа, бета, гамма. Но помимо него в воздухе находились радиоактивные газы и аэрозоли, вместе с паром возгонялась и становилась активной пыль. Можно сказать, что сама атмосфера на АЭС была радиоактивной. Одно из подтверждений тому получено было так.

В Обнинское приехали выдающиеся физики И.Курчатов и А.Александров, незадолго перед этим побывавшие в Японии. Там им подарили «щелкунов» — дозиметры, подающие звуковой сигнал при определенном уровне радиации. Так вот, щелкать они начали, как только ученые вылезли из машины. Когда же они поравнялись с часовым, треск этот перешел в вой. Курчатов и Александров вернулись, попробовали пройти опять. Снова вой! Тогда и померили шинель солдата, Чтобы уменьшить опасность разглашения военной тайны, предельно ограничили число часовых: одни и те же люди изо дня в день получали дозы.

Даже у людей знающих и опытных отношение к радиации было простое: кому-то надо этим заниматься! У главного инженера Ростислава Васильевича Егорова обе руки обожжены. При аварии на первом атомном реакторе в Челябинске, производившем плутоний для атомной бомбы, ему с коллегами пришлось голыми руками растаскивать стержни, чтобы не допустить теплового взрыва.

Будущий экипаж атомохода приучал быть с радиацией на ты профессор Дубовский — трижды лауреат Сталинской премии (как утверждали, одна из этих премий, так называемый «ковер-самолет», давала ему пожизненное право бесплатно пользоваться всеми видами транспорта на территории СССР). Сам Дубовский был зеленого цвета от полученных в разное время доз. Он учил моряков складывать из бериллиевых брусочков массу реактора, а также размещать стержни аварийной защиты и регулирующие стрежни. Когда доходили до критической массы, и прибор начинал трещать, он командовал: «AЗ!» (то есть «аварийная защита!»). И тогда один из моряков, стоявший на тросе, отпускал его, и груз, привязанные к концу троса, увлекал своим весом стержни, которые и глушили реакцию. Моряков Дубовский привлекал не только как помощников. Он хотел показать им, что в конечном счете все зависит от их реакции: «Вовремя сбросите AЗ — все будет в порядке, замешкаетесь — пеняйте на себя!»

Как и все авторы этой книги, Лев Жильцов относится к проблеме радиации спокойно, и на вопрос — большую ли дозу получил тот или иной подводник? — отвечает: «Что значит большую? Не смертельную же!»

Сам Лев Михайлович дозу получил, как он считает, небольшую. Объясняет это тем, что много занимался административными делами: обучением, боевой подготовкой, организацией, снабжением, в сменах у пульта не стоял. Зато до сих пор персонал станции использует командные слова, приспособленные Жильцовым. Именно он писал первые инструкции и видоизменил флотские команды — краткие и емкие — для потребностей станции. Так что и сегодня здесь можно услышать: «Стоп-турбина!», «Осмотреться в отсеках!», «Восьмой докладывает — замечаний нет!», «Товсь мотор!»

Но как и большинство его товарищей, время от времени Жильцов оставлял свой «карандаш» в гардеробе. Он тоже хотел плавать и боялся быть списанным до спуска подлодки на воду. Заплатил за это раком гортани и удалением двух голосовых связок.

Начиная с 1955 г. в течение двух лет мы вели как бы двойную жизнь: в Москве считались офицерами ВМФ, а на АЭС инженерно-техническими работниками. Служба режима дала нам кодированное название: «группа ИТР товарища Жильцова».

С каждым была проведена разъяснительная работа: мы приехали стажироваться на спецобъекте, никаких разговоров о флоте, никаких военных взаимоотношений — вести себя так, чтобы распознать нашу принадлежность к ВМФ было невозможно. Запрещалось обращаться друг к другу по званию: только по имени-отчеству или по фамилии с добавлением слова товарищ. Я и сейчас, сорок лет спустя, помню имена и отчества почти всех наших офицеров.

Проинструктировали нас и о том, как следует себя вести, если кто-нибудь из работников АЭС заведет разговор о нашей принадлежности к флоту. Конечно, очень многие на станции знали, кто мы такие на самом деле, но они не должны были ни говорить об этом, ни вступать с нами в контакт.

Разумеется, на практике все шло не так гладко. Нас выдавала выправка, тяга к хождению строем и в ногу. Помню первое впечатление о своих ИТР, когда по возвращении из Ленинграда мы с Акуловым впервые увидели их на территории станции. Прямо, как на плацу!

Бывали и проколы со стороны работников АЭС. Однажды во время игры в волейбол кто-то крикнул: «Ты моряку подай!» Об этом немедленно доложили службе режима. Ее начальник, Иван Сидорович Лейтан, по горячим следам собрал персонал и предупредил, что если подобное повторится, виновные будут уволены. В то время КГБ боялись, так что больше никаких мер принимать не пришлось.

Иван Сидорович, хотя его по профессиональной принадлежности и побаивались, был очень приятный человек — внимательный, обходительный. Никогда не кричал, не грозил. Когда один из моих матросов попал в милицию, а другой — потерял пропуск, он вызывал меня и только сказал: «Товарищ Жильцов, наведите у себя порядок».

Вообще работники КГБ на станции были не заметны — ее охраной занималось МВД. У режимников был специальный отдельчик в административном корпусе. Люди на станции работали проверенные, но и они проверялись по ходу работы. Уверен, что за нами никто не следил. А вот за тем, что говорится, контроль, конечно, был. В то время на всех режимных объектах были осведомители. А на кораблях даже норма существовала: один осведомитель на двадцать пять человек.