Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Скажи ей, что он жив!” — схватив брата за бороду, закричал он. Белослав в ужасе воззрился на шептуна.
— Это невозможно! Ты же сам сказал…
“Просто скажи, идиот!”
— Ольга, — Белян склонился к самому ее уху, — Ольга, он жив.
Змея захрипела и обмякла, на щеках прочертили дорожки две мутно-зеленые слезы, и слабый шепот сорвался с ее бескровных губ.
— Я хочу домой.
— Куда домой? — косясь на брата, осторожно спросил Белослав.
— Просто домой, — и уснула.
— Правьте в Толмань, дядья, — подал голос Итил. — У нее не осталось другого дома.
Часть третья
Глава семнадцатая
Исповедь старика
Когда я поставил точку, завершая свой многолетний труд, мой брат был еще жив. Был жив три года после этой точки. И восемь лет до нее. И если бы не обстоятельства, при которых Даримир покинул нас, я бы оставил все, как есть, позволив читателю думать, что жили они долго и счастливо и умерли в один день. Но это не так. Точнее, не совсем так. Глядя на них: на эту невозможную, но реальную женщину и моего брата, в ком жила насильно выдернутая из чужого тела душа изгоя, сразу становилось понятно, что судьба, ради их же блага, в скорости разведет эту пару. Печально то, что одного она свела в могилу, а другую оставила вечно странствовать по земле, чтобы вновь и вновь терять близких людей, глядя сквозь свое бессмертие на течение времени. Иногда я с горечью думаю, что она, судьба, поступила верно. Каково бы было стареющему и дряхлеющему Даримиру наблюдать за вечно юной женою, осознавая свою никчемность рядом с нею?
Но я отвлекся от сути. Почему я решился писать эту главу? Да потому, что понял: игра не окончена. Она только начинается. И необходимо, я так чувствую, запечатлеть ее переходный этап. Ниява, красавица Ниява, девочка, наделенная мудростью Бога, смеется, и сквозь ее невообразимо волшебный смех я слышу печаль. “Пиши, дядька Белян, пиши, чтобы она не забыла!” И я повинуюсь нашему общему желанию.
* * *
До Толмани мы шли с неделю, сначала по морю, удивительно спокойному и приветливому в это время года, потом, продав в Сатве ялик, мы некоторое время путешествовали по суше. Там же, в Сатве, сколотили гробы для нашего печального груза. Честно сказать, для меня было удивительным, что трупы за четыре дня, проведенных на открытом, пусть даже морском воздухе, не подверглись тлению. Дарим сказал, что море любит Ольгу, потому бережет дорогое ей, старается не причинять лишней боли. Я тогда усомнился в его словах, сейчас же, глядя на ее детей, вижу, что возможно и не такое.
По прибытию в этот маленький городишко, отличимый от деревни разве что мощеной дорогой в центре, нас встретил Кузьма — старый друг семьи, работавший еще с Ольгиным отцом. Он, после отъезда хозяев, остался за старшего, вел дела и заведовал оружейной мастерской и кузницами при ней. Старик оказался достаточно мудрым, чтобы не выспрашивать Ольгу, как и что произошло, и достаточно сердечным, чтобы вместе со мною пить крепкую настойку, заливая: он — общее горе, я — свою боль и ненависть.
На тот миг я был в растерянности, и в чувствах моих царила полная сумятица. Жизнь безногого калеки не сулила счастье, и я сильно тосковал, предчувствуя безрадостное бытие нахлебником в чужом доме. Хотелось удавиться от недобрых думок. То, что проклятый нелюдь издох, не принесло мне долгожданного удовлетворения. Может быть потому, что не сам прирезал гада и даже тела его порубленного не узрел, а может быть потому, что месть никому не дает покоя после ее свершения. Злобы во мне было много. Кипела она у самого сердца пуще прежнего, и даже хмель не мог приглушить остроту мучений. Думал, что сломит меня вконец не злоба жгучая, так брага крепкая, если бы не Учитель, да позволит мне читатель так именовать эту удивительную женщину. Сидя в избенке и ожидая исхода боя, уж точно не думал я встретить ее, да еще женою моего безумного, якобы сгинувшего брата. Я был поражен в тот момент до немого отупения, потому не стал артачиться, когда Дарим сгреб меня в лодку, и пришел в себя только здесь, в Толмани. Тяжело мне было, ничего не мог понять и тем более принять. Но Ольге было и того хуже.
Позже, во время наших долгих бесед, я спросил ее, что творилось под маской спокойствия и безразличия, которую она носила с неделю после похорон. Ольга долго думала, прежде чем ответить.
“Я испытывала величайший страх в своей жизни. Страх того, что несправедливо погубила невинного человека. Страх совершенной ошибки. Да-да, не удивляйся, речь пойдет о Лисе. Меня давили сомнения такой тяжести, что ни о чем другом я не могла думать, переживая сильнейшее чувство вины. Я терялась в догадках, оправдывала и обвиняла его. Но узнать истину не смела, помня запрет Даримира. Страх потерять и его повергал меня в безумие. Я была голым чувством, живой дрожащей сутью без мысленной брони. Меня можно было легко убить, я бы этого даже не заметила…”
Она некоторое время молчала, потом грустно улыбнулась.
“Это было время великой слабости, через которую я обрела великую силу. Черный Дракон еще долго будет спать в своем логове”. — Ты хочешь сказать, что изжила в себе эти страхи? — “Нет, что ты! Страх невозможно изжить, но его можно познать и сосуществовать с ним, контролируя”. — Но, нелюдь… что ты чувствовала к нему? Ненависть, разочарование, понимание? — “Что чувствовала? Боль и печаль. А он… он на тот момент не существовал для меня. Образ безжалостного убийцы, в который я свято верила, рассеялся, а заменить его оказалось нечем. В этом тоже был урок: не суди людей. Каждая твоя оценка добавляет штрих к иллюзии, застилая истину, и суть человека исчезает для твоего взора. В конце концов, мы видим в нем лишь набор собственных суждений, основанных на предрассудках”. — Так ты больше не испытываешь к нему ненависти? — “Я этого не говорила. Если честно, отвращение — это единственное, в чем я уверена, когда думаю о нем. Все остальное двойственно … как монета”.
Этот разговор состоялся до смерти Дарима. С этими мыслями и с этим осознанием она жила одиннадцать лет.
Мы поселились в старом доме покойных родителей Олги и пробыли там до весны, когда Учитель захотела уйти
