Случайные обстоятельства. Третье измерение - Леонид Борисович Борич

По мере того как Андрей Михайлович читал рукопись, настроение его портилось. Раздраженно он пытался связать между собой отдельные абзацы, уловить смысл в длинных предложениях, но все повисало, безобразно расползалось, и от невозможности хоть как-то понять, зачем все это, ради какой мысли, Каретникову в эти минуты и сама Кира Петровна была неприятна, и себя он чувствовал чуть ли не оскорбленным.

Он-то писал совсем не так легко, как это потом казалось при чтении его опубликованных статей. Он знал настоящую цену той четкости своего изложения, и сжатости, и легкости слога, которые нравились многим его коллегам и даже шефу, но он знал и тот стыд, который охватывал его, когда спустя какое-то время ему попадались на глаза свои же черновики, которые он забывал порой уничтожить. Эти черновики унижали его: они были много глупее, чем он, Каретников, о себе думал. Его даже удивляло, как из всего этого получалось в конце концов что-то настолько путное, что статья, появившись в журнале или в каком-нибудь сборнике, уже казалась ему часто умнее самого себя, ее автора. Но как ему это давалось — он-то хорошо знал.

Почему же он, Каретников, мог по многу раз переписывать, до тех пор, пока в рукописи не оставалось ни одной помарки, почему мог стесняться своих черновиков, а она, Кира Петровна, без всякого стеснения, без малейшей неловкости предлагала себя неприбранной, неопрятной, неряшливой?.. Его даже и то возмущало сейчас в ее рукописи, что она часто употребляла фразы «нам представляется», «следует отметить», «мы полагаем» — те самые шаблоны в научных статьях, к которым и он сам нередко прибегал. Но у Киры Петровны за всеми этими фразами не было никакого обеспечения: и представлять все требовалось иначе, чем ей представлялось, и отметить следовало совсем не то, что она отмечала, да и те редкие места, где она соображала верно, еще надо было вразумительно изложить.

Всегда обычно вежливый и тактичный со своими сотрудниками, особенно если это касалось женщин, Андрей Михайлович отрешился в эти минуты от какой бы то ни было обходительности. Замечания его на полях рукописи были и язвительны, и в достаточной мере обидны, а добрую треть текста он вообще перечеркнул, так что из той порции, которую он требовал от нее каждую неделю, осталось всего три страницы.

В этом мрачно-воинственном настроении его и застал Сушенцов, когда, постучавшись, зашел в кабинет. Рукопись, что лежала перед Каретниковым на столе, он легко узнал по почерку, хотел было уже выразить шутливое соболезнование Андрею Михайловичу, что вот, мол, какой тяжкой и неблагодарной работой приходится тому заниматься — они-то все на кафедре понимали, что никакой она не ученый, замечательно сложенная Кира Петровна, — но посочувствовать Андрею Михайловичу вслух Сушенцов все же поостерегся. Слишком привлекательной женщиной была Кира Петровна, чтобы ему, Сушенцову, рисковать сейчас. Кто знает, что там за отношения у них, если Каретников столько возится с ее диссертацией? И в таком случае ему, может, не сочувствовать, а завидовать надо. Замужняя женщина — значит, никаких тебе обязанностей где-то появляться с ней, опасаясь, что вас могут знакомые увидеть; никакого особого времени тратить не приходится, она же сама обременена семьей; встретился где-нибудь на час-другой — и расстался, встретился — и расстался, и никаких вообще проблем: если что — так не ты, а муж виноват...

Но нет, все-таки не похоже, чтобы между ними что-то было такое. По Кире, пожалуй, этого можно и не определить, женщины в этом смысле хитрее, но Андрей Михайлович чем-то бы наверняка выдал себя однажды, хотя бы взглядом.

А к нему, Сушенцову, она все же явно благоволила. Как-то, когда они только вдвоем сидели в ординаторской и он помог ей отредактировать очередную порцию листков из ее будущей диссертации, которыми впоследствии Каретников — кажется, впервые! — остался почти доволен, Кира Петровна восхищенно, ласково погладила его по руке и с сожалением вздохнула:

— Ах, Володенька... Ну почему не вы заведуете нашей кафедрой?!

В одну эту фразу она сумела вложить столько текста, что Владимир Сергеевич сразу многое понял: и что она восхищена им как ученым, и что он сам по себе ей симпатичен, и что она не ханжа какая-нибудь, а женщина современная, без мещанских предрассудков, но что, увы, не от него же зависит судьба ее диссертации, и он должен понять, что просто так позволить себе с ним — нет, этого она, к сожалению, не может, это как бы и неприлично, в конце концов, у нее все-таки крепкая, хорошая семья, этим, согласитесь, просто так не рискуют...

Как согласился про себя Владимир Сергеевич, определенная логика тут, безусловно, была, и теперь, войдя в кабинет Каретникова и взглянув на исчерканную, в жирных вопросительных знаках верхнюю страницу рукописи Киры Петровны — остальные листки постигла, скорее всего, та же участь, — Сушенцов вдруг подумал, что он бы вполне мог помочь Кире Петровне без особой траты времени. Ее материал он хорошо знает, сядет вместе с ней и все продиктует так, чтобы понравилось Каретникову. И тогда судьба ее диссертации в значительной мере будет уже от него зависеть...

— Андрей Михайлович, тут один больной интересный... Я его амбулаторно консультировал...

— Надо, чтоб я его посмотрел? — Лицо Каретникова неожиданно смягчилось, он поставил на полях рукописи одобрительный знак восклицания — наконец-то Кира Петровна хоть в одном абзаце дело сказала.

— Да нет, там все ясно. Я ему привожу в порядок нижнее веко, а он берется за две недели весь инструмент сделать...

«Что ж, спирт нужен?» — подумал Каретников с неудовольствием. Ему это всегда не слишком по душе было: все же спирт — штука малоэтичная... Хотя, если потребуется — они, само собой, и спирт дадут. Не любил только Андрей Михайлович, когда его об этом в известность ставили: достаточно для подобных расчетов у него помощников. Есть же вещи, которые делаются — конечно, делаются! — но говорить о которых — как бы это выразиться? — ну, дурной вкус, что ли. И уж если это совершается нами ради благого дела — а инструмент для микрохирургических операций безусловно необходим, и никак иначе его пока не достать, — если такая сделка происходит вынужденно, вопреки нашим представлениям о должном, то пусть хоть совершается она так, чтобы не требовалось на это его благословения. Должен ведь кто-то