Тот самый сантехник. Трилогия (СИ) - Мазур Степан Александрович

Волка ноги кормят.

Не то, чтобы он рвал всех вокруг, кого видел, но волчицу искал. А порой точно выступал в роли «санитара леса». Хоть лес и каменный, оленей и лис в нём хватает. Одни просят помочь в силу природной тупости, другие хитрят и давят на больное, ссылаясь на семьи, детей, работу и обстоятельства.

Своя рубаха ближе к телу и частная жизнь сантехников их не интересует. Как и время обращения.

– Олаф, можешь не разуваться, – первым выполнив намеченный план под мощным напором, заявил русский наставник и по плечу коллегу немецкого похлопал. В силу привычки руки перед тем действием помыть забыв.

– Что такое? – устало обронил коллега.

– Оставь пакеты, идём. Тут недалеко. Мы быстренько. Туда и обратно, – быстро ответил Глобальный и заявил важно. – Дело есть.

– Какое ещё дело, Борис? Рабочий день закончился шесть часов назад! – психанул напарник и проследовал в туалет, не разуваясь.

Первую неделю ещё держался в рамках приличия или бахилы обувал, а затем – как отшептали. То устал, то забыл, то «уже всё равно».

Привычка – вторая натура.

Боре всё чаще приходилось мыть полы вечером, поясняя, что никто им ради этого дела специально обученную женщину в переднике не выдаст. А женщина если и появится на квартире, то с кольцом на пальце. А на левом или правом – сама решит. Всё-таки русские – православные, а немцы – католики или протестанты, но так или иначе неправильно всё делают, начиная примерно от одиннадцатого века.

Придумали тоже: раскол церквей устраивать в 1054-ом, в гости с крестоносцами ливонского ордена в 1242 заходить помыться. Ливонская война, опять же 1558-1583 годов прыти им поубавила. Брусиловский прорыв им в 1916 году, видите ли, не понравился. А в 1941-1945-ом вообще многое закреплять в умах пришлось, что не одни они на белом свете жить могут. Да уже в начале 21 века повторять многие истины внукам пришлось.

В историю Боря углубился, пока Роман Петрович Новокуров билеты учил для получения Шенгена и все уши про них прожужжал. Как и про культурные особенности.

«Дома разуваться принято, что в России, что в Германии. В отличие от какой-то там Америки Соединительных Штатов, где как бы раз в месяц тротуары шампунем моют, а по сути дома так же грязно, как на улице. Потому как никто не будет пылесосить и мыть полы каждый день в помещении за сто квадратных метров и более», – пробурчал внутренний голос человека, который всегда в новым знаниям стремился. И тут же добавил: «Зато у них стены тонкие, на зимы наши не рассчитанные. Вот что значит – климат мягче. С другой стороны, как люди они там тоже расслабились и на кулачках нам не помеха, если сойдёмся».

Однако, история историей, а у домашнего очага погреться толком сегодня не удалось.

Обителью для Олафа и Бориса стала однушка в панельном доме, полученная от начальства «на квартал». То есть на срок, который можно перетерпеть отсутствие ремонта и голые стены или ужасные попытки тот ремонт сделать.

Главное, что батареи греют. И окна вставлены. Хоть и по «технологии двойного остекленения». Ей Глобальный охотно коллегу учил, вату подавая и самостоятельно ножом подпихивая между деревянными створками, где дуло особо, до дрожи стёкол.

Квартира как квартира. Не то, чтобы здесь раньше бомжи дрались за право посрать у стенки, но собаки точно жили, они же линолеум и погрызли. А люди они или животные, сразу и не понять.

Если одним выражением характеристику давать, то «квартира в неблагополучном районе».

Но район то их!

– Борис…

Олаф Мергенштольц хоть и говорил с заметным акцентом, но к концу месяца уже не переспрашивал каждое слово и в словарик не лез. Однако, он словно нарочно говорил имя напарника с ударением на первом слоге. Борис.

Хоть тысячу раз возрази, у немца помимо вредных привычек был и вредный характер. Назло сделает.

«А может всё дело в одном блондине от политики, который всю Европу так говорить заставил?» – пробурчал внутренний голос, что следом за историей и культурой под вечер решил в политику податься. Телевизора в квартире всё равно нет, но в телефоне о ней из каждой щели дует. Хоть работу всю брось и сиди слушая.

Пуская струю с заметными перерывами, как будто простата с кулак, от Олафа тем временем снова послышалось:

– Борис, я хочу помыться, поесть и поспать.

– И что? – буркнул напарник, гадая спустит ли воду в этот раз или снова забудет.

Спустил. Даже руки пошёл помыть, перевыполнив план.

– Как что? Это естественные потребности! Я не знал, что их нужно указывать в договоре!

Напарник сносно знал русский язык, но истин простых не понимал. Различий, что что есть – «надо», а есть – «очень надо», не делал. Придёшь к такому ночью на порог, от волков три версты убежав, а он к очагу не пустит, к темноту постреливая для острастки, пока не выяснит что хотел. М всё равно утром попросит прийти.

Такому, конечно, лучше, чтобы все сами свои проблемы решали. Бегаешь, мол, хреново. Да и порох в мушкете отсырел. Ну кто так делает, скажет немец условный? Вон как надо… И превратится тут же в капитана-очевидность. А то и в генерала с инициалами «Надо Было Так».

Пока Боря напарника в шапке треуголке представлял, который каждому раненому солдату объясняет, что плохо воевал и нужно было совсем иначе, ему из палатки виднее, Олаф снова генерала включил и в штыки встал.

– И я не понимаю, почему мы работаем по тринадцать-четырнадцать часов.

– Ты засекаешь что ли? – удивился русский сантехник, который часов за работой не наблюдал. Время летело так, что света белого не видел. В основном на трубы и паутину смотрел.

Промежутки дня делились лишь на оплаченные управляющей компанией по ставке, сверхурочные часы и подработку, что уже для себя, «мимо кассы».

– Конечно! – добавил напарник лысенький, не горя желанием снова выходить под метель и завывающий ветер русской зимы.

Ветер тот только усиливался и первый настоящий снегопад синоптики обещали. Летом то дождей особо не было. А природа помнит о долгах. При случае возвращает. Любит русская зима перед немцами во всей красе проявлять себя. А вон всё понять не может, почему они до Сибири не дошли.

Вот и сейчас сделал умный вид, обуваясь и спросил:

– Почему в ноябре зима ещё осенью у вас считается? Говорят, что дальше хуже будет, но куда уж хуже? И так – снег!

– В Германии снега что ли не бывает?

– Бывает конечно, но на Рождество. Пару недель, – объяснил немец и вздохнул. – Чтобы ёлку чем украшать было.

– А что, нечем украшать? – посочувствовал Боря, о справлении праздников вообще не думая. Не когда думать куда поставить ёлку, когда жить негде.

– Как это нечем? Есть. Но… нельзя.

– Почему?

– Потому что ель – символ христианства, – вздохнул Олаф. – И может обидеть чувства других верующих.

Боря даже за плечи немца взял, потряс, сочувствуя.

«Куда-то они там в своём равенстве не туда ушли, балансируя между фашизмом и человеколюбием. Но под Москвой в сорок первом немцу ещё хуже было, так что пусть не жалуется и одевается», – тут же напомнил внутренний голос.

Вслух свои мысли Боря говорить не стал, дабы снова не ломать хрупкую картину мира насчёт того, что они там вообще забыли в своих вечных поисках с прорывом на восток. Он же – «драх нах остен». О чём ещё в школе говорили.

И всё же немец и зима – не союзники и даже не дружат. От того Боря напарнику ушанку подарил, тулуп и валенки батины из гаража привёз, чтобы до весны дожил. Тем набором на улице в последние дни и держался. А то придумал тоже – в ветровке и кроссовках приехать, в шапочке спортивной толщиной в миллиметр. Не любит таких Сибирь.

Лысенький, щуплый, к тридцати лет безумно похожий на мумию, Олаф вообще всей своей мертвенной бледностью показывал, что вот-вот сейчас помрёт от такой климатической и жизненной адаптации.

Но жалеть его Борису было некогда. Старт отопительного сезона заставил скинуть шесть килограмм даже его. А на теле ещё с техникума ничего лишнего не задерживалось. Теперь и вовсе подсушился на беготне с трубами и батареями по лестнице. Лучше заседаний в бане и беге в гору с утяжелителями, но Даше о том лучше не говорить. Обидится, да и приятно смотреть на неё сзади, когда приседает.