Дорога в декабре - Захар Прилепин

Саша зарылся в подушку, собрал к лицу простынку. Да, угадал. Легким, и теплым, и терпким пахло. Особенным, словно полынным, чуть горьковатым — там, где прикасалась кожей, спинкой, боками. И сладковатым — там, где лежала маленькой своей черной головкой.

Включил, нежно томясь, телеви.

Какое-то время тупо разглядывал экран, пыль на нем, выпуклость кинескопа.

Щелкнула задвижка двери ванной комнаты — Саша выключил экран. Тот погас, кратко моргнув. Саша сразу же забыл всё только что виденное. Только показалось на секунду, как чье-то глупое лицо кривляется, не умея уползти с погасшего экрана.

Саша не оборачивался на Яну — чуть-чуть боясь сглазить нежность ее и открытость, которые могли смениться чем-то вовсе нежданным. И тут же сердце екнуло радостно — от того, что Яна легко запрыгнула на диван и сразу же юркнула под одеяло, легла рядом, в нескольких сантиметрах, а где-то и миллиметрах от Саши — так, что касаются, казалось, белые, неприметные волоски на их телах. Лежала, часто дыша, подрагивающая, как гладкая ящерица неведомой, королевской породы. Быть может, какая-нибудь лунная ящерица. И чувствовалось, что она улыбается — но не лицом, не губами, а всем тонким, гибким телом.

Саша подмял ее под себя, жадный, азартный и цепкий от возбуждения. Целовал ее, покусывал, отстранялся иногда, любовался Яной.

Понимал, что никуда она не убежит вот сейчас, не вырвется ни за что, но все равно держал ее жестко за руки, если лежал на ней, и за бедра, за спину — если позволял ей лечь сверху.

— У тебя глаза наглые, — сказала она с удовольствием.

— Я хочу попробовать вкус твоей… — сказала минуту спустя, оборвав фразу, — и Саше очень понравилось, что фраза была оборвана, и еще понравился отстраненный, упрямый голос Яны, произносивший это.

Он застыл, почти испуганно. Спустя минуту открыл глаза, увидел ее.

Она убирала упавшую прядь за ушко. Лицо ее было напряжено и серьезно, словно она делала важное, требующее внимания дело. И она неотрывно смотрела на то, с чем работала, очень внимательно, спокойными и даже, показалось, жесткими глазами.

Спустя секунду прядь снова упала, но Яна больше не отвлекалась на нее. Лица Яны не было видно за волосами.

Не закрывая глаза и, кажется, даже не впадая в полубред, Саша почувствовал, как его сшибли с ног и несколько раз ударили очень гибкими дубинками по голове и куда-то еще — в те органы, которые поставляют воздух. Воздуха не стало, но отчего-то его было достаточно внутри тела — настолько много, что можно было не дышать ртом.

Его били с оттягом, в жестком, все убыстряющемся ритме, и он сам подставлялся под удары, стремился им навстречу всем телом. Принимал унижение легко, чувствуя, что хочется закричать, но нет голоса. И не надо.

И сводит ноги. Бейте в ноги, просил он, их сводит. Казалось, что чем сильнее будут бить, тем скорее отпустит боль мышцы, скручивающиеся в жесткие жгуты. И мышцы расслабятся.

Откуда-то, всего на миг, вновь пришло острое и болезненное зрение. Увидел: острый ее подбородок, весь влажный.

Новый удар вывел его из сознания, и он догадался, зачем его били: едва он утерял связь с рассудком, его начали фотографировать — несколько фотографов сразу, невидимых за вспышками их аппаратов. Эти вспышки три или четыре раза остро, но безболезненно выхватывали его из засасывающего небытия. Каждая вспышка озаряла его расширенные зрачки и раскрытый рот с болезненно сухими и пристывшими от частого дыхания зубами, за которыми хрипел и клекотал, вырываясь наружу, крик.

Им явно хотелось зафиксировать момент его гибели. Но последние вспышки показались слабыми, размытыми, словно его фотографировали из тумана…

И всё пропало.

На глаза наплыл легкий больничный потолок.

Саша даже не успел разобраться с собой, с цветом потолка, как Яна вернулась, и, моргнув, он вдруг увидел ее лицо над собой, очень близкое.

Кажется, она просто поцеловала его. Сначала он ощутил ее горячий — словно от горячего чая — и усталый рот, а потом — почти исчезнувший, но еще живой, животный, свой собственный вкус на ее губах, смешанный с ее слюной, и этого было более чем достаточно.

…более… чем…

Яна действительно была похожа на ящерицу — изворотливым и быстрым телом. Иногда казалось, что она, подобно ящерице, не может лежать на спине и хочет перевернуться, чтобы исчезнуть, юркнуть, сбежать. Саша крепко брал Яну за руки, за плечи — чтобы рассмотреть ее, поймать ее дыхание, ее постоянно ускользающий взгляд: темные, острые зрачки.

Он гладил ее, вдруг понимая, что кожа ее, нет, вовсе не шелковистая, не гладкая, а напротив — жесткая. И едва теплая… как… Саша попытался вспомнить, с чем схоже ощущение от прикосновений к спине Яны, к ее упругим ногам, и вдруг увидел себя на летнем пляже, пацаном, лежащим грудью и животом на черном кругу автомобильной камеры, пахнущей едко и сладко — водой, солнцем и еще чем-то дурманящим.

И грудь Яны не была яблочной, жесткой, и соски — острыми. Нет, напротив, грудки ее колыхались молочно, малые, по-детски мягкие и почти без сосков — только с розовыми полукружиями.

«А в одежде соски казались острыми, наглыми…» — мелькнуло у Саши.

…И позвоночник ее то исчезал, то проявлялся остро, оттого, что Яна, увернувшаяся-таки из-под Саши, хищно выгибала спину и тут же расслаблялась бессильно.

Легким движением бедер она высвободилась от Саши.

Он подумал, что — случайно, и попытался вернуться назад, но Яна вновь отстранилась — чуть-чуть — на несколько сантиметров, покачивая при этом бедрами: «Нет-нет, не так… Попробуй… чуть выше…»

Яна не сказала ни слова, и когда Саша догадался, она застыла — так застывает умное животное, когда ему делают укол или извлекают когтистую занозу, — кося напряженным и немного испуганным глазом, легко, еле заметно подрагивая всем влажным, легким телом.

«Сссс…» — произнесла Яна и чуть придержала Сашу рукой, тонкими, изящно выгнутыми пальцами, за бедро. Но спустя мгновение сама подалась навстречу.

С каждым движением Саша чувствовал, как белеет его сердце, — оттого кровь из сердца уходит. Ток, ток, ток, уходит.

Но когда белизна эта достигла раскаленного, почти уже серого цвета, рыжая, лохматая кровь вдруг хлынула, ворвалась в сердце, закружила там…

Саша вздрагивал, держа Яну ладонью под живот, ее пупочек чувствовался мякотью ладони — и располагался он где-то между линией судьбы и линией жизни.

«Яна кричала», — понял Саша. Только что кричала.

Он высвободился из нее и мягко осел на бок, и Яна легла на спину, плотно сжав ножки. Дышала, закрыв глаза. Веки ее были напряжены и подрагивали, как у человека, который старается не открыть глаза, боится или стесняется увидеть свет.

— Посмотри… у тебя… все хорошо? — попросила она.

Саша посмотрел.

— Все хорошо, — ответил он и погладил ее по руке. — Яна, ты необыкновенная. Невообразимая. Сладкая. Горячая, — сказал Саша, вдруг почувствовав, что немного задыхается.

— А ты блудливый кот, — сказала она, помолчав. Голос ее был дурашлив и забавен.

— Нет.

— Тогда… тогда ты поджарый и жадный кобель.

— Нет, не я… — невпопад ответил Саша.

— А почему ты блудишь, кот? — спросила Яна, так и не открывая глаза, улыбаясь краями губ. — Почему ты трешься об меня своим поджарым собачьим животом? Делаешь то, что нехорошо?

— Ах, это я? А я думал, что это ты… Что это ты сама…

— Это неосмысленно получилось.

— А по-моему, очень осмысленно.

Яна задумалась. Облизала быстрым язычком губы.

— У тебя очень красивая эта твоя… вещь… Я подумала, как замечательно она будет лежать внутри меня, такая стройная… И я кончила, да.

Яна неожиданно открыла веселые, смеющиеся глаза, и Саше показалось, что вот он шел-шел по полю, среди серой, одинаковой травы, и вдруг увидел два живых, словно отражающих солнце, цветка. И они смотрят на него.

Он наклонился и поцеловал эти цветы, и губы защекотало.

Яна поднялась и пробежала по комнате голенькая, ища что-то, держа комочек неодетых трусиков в руке.

Саша с удивлением и нежностью оглядывал ее, думая, что — вот оно, такое ясное и теплое тело, и внутри него, везде, где только возможно, сейчас струится, сползает по мягким стеночкам его влага.

Саша вглядывался в спину Яны, в ее узкий живот, словно пытаясь увидеть Яну насквозь, как рентген, — чтобы различить, где именно — его, белое теплится и отекает плавно.

Это было родство — Саша чувствовал это как абсолютное и почти божественное родство.

Глава шестая

— Саша, мне срочно нужен один надежный человек. Но не ты.

Яна глубоко затягивалась и медленно выпускала дым.

Они сидели на лавочке возле ее дома.

Саша по привычке провожал взглядом прохожих — любого пола и возраста. Он любил смотреть на людей.