Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

У нас очень трудно иметь что-нибудь для чтения по польской истории или библиографии - совсем нет сочинений; на русском их не писали, а на польском они запрещены. Я теперь выписала из Парижа “Histoire de la Pologne” на французском языке, но польского автора, имя его не помню. Она у нас также запрещена.

Я в ужасном беспокойстве за н а ш у сюиту, милый друг мой, Скажите, не послал ли ее Анатолий Ильич вместе с папиросами, которые он имел для Вас заказать? Если да, то это очень плохо, потому что папиросы, которые попадают в Австрию, или пропадают совсем или доходят через три-четыре месяца, и это было бы ужасно. Если Вы не знаете, как послал их Анатолий Ильич, то спросите его телеграммою, друг мой, и если он послал их с папиросами, то вам лучше поехать в Вену, чтобы выручить эту посылку, иначе она пропадет, сохрани бог.

Я так увлекаюсь писаньем к Вам, что прерываю kto только тогда, когда почувствую, что Голова у Меня Горит как в огот, как и в эту минуту. Поэтому до свидания, Драгоценный мой. Всем сердцем ваша

Н. Ф.-Мекк.

Р. S. Забыла Вам ответить, что для русского польский язык, конечно, не труден. Все спряжения и склонения очень сходны, конструкция языка почти та же, есть только превращения букв при перемене числа, которые я никак не могла усвоить себе, хотя имела отличное руководство, грамматику Орда на французском языке, парижское издание. Но я на слух справляюсь с этою вещью.

253. Чайковский - Мекк

[Флоренция,]

5/17 декабря 1878г.

4 1/2 часа.

Villa Bonciani.

Милый друг мой! Посылаю Вам телеграмму, из которой Вы усмотрите, что если рукопись и сильно запоздала, то, по крайней мере, цела. И то слава богу! Но почему так вышло, этого я до получения объяснений, обещанных Анатолием, не пойму. Вы знаете, что я очень не люблю приниматься за новую работу, когда еще не готова прежняя. Однако ж, ввиду нескорого прибытия посылки и крайне неблагоприятной погоды, я сегодня просидел все утро и все время после завтрака, до той минуты, что сел писать Вам, за новой работой. Со страхом, с волнением и не без робости я принялся за оперу!... Теперь буду по порядку отвечать на Ваши вопросы.

1) Очень многие из моих вещей я отношу к разряду слабых. Иные из них (меньшая часть) напечатана, другая (большая) не напечатана. Эти последние или вовсе не существуют, как, например” оперы “Воевода” и “Ундина” (никогда не дававшаяся, написанная в 1869 году), симфоническая фантазия “Fatum”, торжественная увертюра на датский гимн, кантата, - или же существуют, и вот эти-то сохранившиеся ради полноты коллекции я Вам со временем достану. Они очень слабы, но найдутся кое-какие эпизоды, кое-какие подробности, которые мне жаль бы считать навеки исчезнувшими, и потому я постараюсь их собрать, и пусть, с Вашего позволения, они хранятся у Вас.

2) Ларош не называет меня врагом программной музыки, но он находит, что я к ней неспособен, и потому говорит, что я антипрограммный композитор. Он при всяком удобном случае, всегда, отзываясь обо мне, жалеет, что я часто пишу симфонические вещи с программой.

3) Что такое программная музыка? Так как мы с Вами не признаем музыки, которая состояла бы из бесцельной игры в звуки, то, с нашей широкой точки зрения, всякая музыка есть программная. Но в тесном смысле под этим выражением разумеется такая симфоническая или вообще инструментальная музыка, которая иллюстрирует известный предлагаемый публике в программе сюжет и носит название этого сюжета. Выдумал программную музыку Бетховен, и именно отчасти в Героической симфонии, но еще решительнее в Шестой пасторальной. Настоящим же основателем программной музыки следует считать Берлиоза, у которого каждое сочинение не только носит известный заголовок, но и снабжено подробным изъяснением, которое должно находиться в руках слушателя во время исполнения. Ларош вообще против программы. Он находит, что - композиторы должны предоставлять слушателям иллюстрировать, как им угодно, исполняемое произведение, что программа стесняет их свободу, что музыка неспособна на изображение конкретных явлений физического и нравственного мира, что программа низводит ее с доступной ей одной высоты до других, низших искусств и т. д. Тем не менее, он ставит высоко Берлиоза и доказывает, что это было исключительное дарование и что хотя музыка его может служить образцом, но тем не менее программы излишни. Если Вы хотите, друг мой, знать мой взгляд на это, то я вкратце изложу его Вам.

Я нахожу, что вдохновение композитора-симфониста может быть двоякое: субъективное и объективное. В первом случае• он выражает в своей музыке свои ощущения радости, страдания, словом, подобно лирическому поэту, изливает, так сказать, свою собственную душу. В этом случае программа не только ненужна, но она невозможна. Но другое дело, когда музыкант, читая поэтическое произведение или пораженный картиной природы, хочет выразить в музыкальной форме тот сюжет, который зажег в нем вдохновение. Тут программа необходима, и я нахожу, что Бетховен напрасно не приложил к тем сонатам, о которых Вы говорите, программы. Во всяком случае, с моей точки зрения, оба рода имеют совершенно одинаковые raison d'etre [права на существование], и я не понимаю тех господ, которые признают исключительно только один из двух родов. Само собой разумеется, что не всякий сюжет годится для симфонии, точно так же как не всякий годится для оперы, но программная музыка, тем не менее, может и должна быть, подобно тому как нельзя требовать, чтобы литература обошлась без эпического элемента и ограничилась бы одной лирикой.

Вчера вечером, после обеда, я ходил пешком в город с намерением пойти в какой-нибудь театр. Оказалось, что спектакль был только в театре Rossini, а так как театр этот плохой, по уверению Signore Hettore, то я возвратился домой, и тоже пешком. Когда Вы, проезжая мимо меня, не замечаете света, то это не оттого, что его в самом деле нет, - напротив, у меня в комнатах очень светло и уютно, - но Hettore перед обедом закрывает наглухо ставни, вследствие чего и кажется, что у меня темно. Каждый день в девять с половиной часов вечера я пью чай (удивительно вкусный) и после того тушу лампу в столовой. Затем перехожу в гостиную и сижу обыкновенно до часу ночи, читая, играя, мечтая, вспоминая и т. д.

Все, что Вы мне пишете про Ваших двух младших девочек, я предчувствовал, судя по лицам. Милочка симпатичнее, но Соня замечательно хорошенькая и, видимо, сознающая это.

Модест пишет мне, что сестра с двумя старшими (из коих самая старшая, Таня, несмотря на необычайно доброе сердце и замечательный природный ум, страдает тем же недостатком, какой у Сони) приехала в Петербург. Она, бедная, очень тоскует по своим младшим, оставшимся в Каменке под надзором отца и теток. Но что делать? Таня такая натура, что невозможно ее оставлять всегда в деревне; она чувствует такую неугомонную потребность людей посмотреть и себя показать, что томить ее нельзя, а без сестры как бы она могла пожить, хоть недолго, в столице? Заметили ли Вы, друг мой, что в последней присланной мне сегодня книжке “Русского архива” есть письмо Давыдова к гр. Самойлову, где идет речь о Каменке?

Иду обедать. После обеда, если.есть малейшая возможность, пойду погулять. Будьте здоровы, бесценный друг!

Ваш П. Чайковский.

254. Мекк - Чайковскому

[Флоренция]

6 декабря 1878 г.

8 часов утра.

Villa Oppenheim.

Благодарю Вас очень, милый друг мой, за присылку мне телеграммы и весьма радуюсь, что наше дорогое детище не пропало, но вполне успокоюсь за него только тогда, когда буду знать, что оно находится уже у Вас в руках. Удалось ли Вам вчера погулять после обеда? Погода была безотрадная, но мы все-таки ездили кататься до San Miniato, и у Вас опять, увы, было темно, но теперь уже я знаю почему это и не буду беспокоиться.

Это, конечно, превосходно, милый друг мой, что Вы принялись за оперу, только я немножко боюсь, что она так увлечет Вас, что Вы не захотите доканчивать сюиту. Сюжет оперы будет Jeanne d'Arc? Отчего Вы чувствуете страх и волнение, принимаясь за эту оперу? И это только при этой опере или было также при каждой? Дай Вам бог найти радость и удовлетворение в своей новой работе. Вчера мне пришла мысль, на которой я и остановилась, это после Вены поехать так на месяц или полтора в Париж. Я предполагаю это сделать в конце января нашего стиля. Вот было бы хорошо, дорогой мой, если бы Вы также немножко переставили Ваш маршрут, поехали бы теперь в Clarens, a к февралю в Париж. Тогда мы опять пожили бы вместе, хотя, конечно, в Париже чувствовали бы себя дальше друг от друга, потому что город огромный и многолюдный, а все-таки это было бы для меня наслаждением.