BRONZA - Ли Майерс

– Виктор Павлович, а мы к вам, батенька! Не откажите в любезности!

В приоткрывшуюся дверь кабинета протиснулась крупная, уже начинающая заплывать жирком, фигура лучшего друга. Шумно отдуваясь (будто нельзя было открыть дверь пошире), Родион плюхнулся в кресло для посетителей и водрузил ноги на его рабочий стол. Взрывоопасный по характеру – гремучая смесь из тбилисских дантистов, обрусевших немцев, смоленского купечества и ростовщика-прадеда из польских евреев, – вместе со всем своим семейством тот мог бы послужить наглядной агитацией к советскому мифу о нерушимой дружбе народов.

– Давай без этих… американских штучек! – посмотрев на подошвы новых Родькиных ботинок, поморщился Виктор.

– Экий вы сегодня неприветливый, господин директор! – отреагировав на его гримасу, тот показал в широкой улыбке ровные, очень белые зубы, но ноги со стола убрал.

– Родька, не паясничай! Говори, зачем пришел, и вали! У меня работы… – Виктор кивнул на документы, лежащие перед ним.

Родион, по-умному прищурив на него свои хитрые еврейские глаза, с тяжеловесной грацией очень большой кошки придвинулся ближе, облокотился на стол и умильно попросил:

– Возьми на себя завтра моих немцев! Ты и шпрехаешь лучше меня. Ну, чистый Ганс, ей-богу!

– А ты что же…

– Да вот, мотнусь до Питера. Иван звонил. Вопит о помощи! – весело оскалился Родион. – Поеду, подброшу деньжат на жизнь нашему борцу с исторической несправедливостью. Чего доброго, еще помрет с голоду, в поисках своего бессмертия!

Виктор понимающе хмыкнул.

– Неужели Ваньке до сих пор не надоело искать мифическую книгу этого чернокнижника? Как его там… Якоб Брюс, кажется…

– Ну, не скажи… – покачал головой Родион, – он уже практически держит книгу в руках!

– Каким же это образом?

– А ему было видение! Во сне!

– И в каком же месте… ему удалось подержаться за нее руками? – настроился на скептический лад Виктор.

В ответ Родион подмигнул:

– А вот об этом… Ванька молчит, как партизан на допросе!

Друзья весело расхохотались.

– Да, забыл сказать, Иван завел себе милого друга! – отсмеявшись, вспомнил Родион.

На лице Виктора отразилось брезгливое недоумение.

– В смысле…из «этих»? – спросил он.

– Если бы! – хмыкнул Родион. – Это было бы полбеды! Беда в том, что «друг» клыкастый, хвостатый, на четырех лапах! Приблудился к нему, он и оставил. Пока рассказывал, всю трубку слюнями заплевал, пуская пузыри от восторга. Псина, видите ли, такая умная, ничего не жрет кроме сырого мяса… Представляешь? – шумно вздохнул он. – Попытаюсь уговорить его отдать собаку. Сдалась она ему, как корове седло рысака…

– Флаг тебе в руки! – с сомнением пожелал Виктор.

Оба прекрасно знали: их общий друг, самый молодой профессор Петербургского университета, обладая статью и внешностью былинного богатыря Алеши Поповича, характер имел Иванушки-дурачка, который за чудом ходил. Если что втемяшит себе в голову – упрется не хуже барана в новые ворота…

– Я, собственно, зачем зашел… – перевел Родион разговор в другое русло, – твоему семейству ничего передать не надо? Например, пламенный привет с горячим поцелуем от единственного блудного сына!

Виктор сделал вид, что не догадывается, куда тот клонит.

– Ну, значит, я поехал… в Питер! – Родион встал с кресла.

– Поезжай! Поезжай! Что с вами, тунеядцами, будешь делать! – отмахнулся от друга Виктор, глянув на толстую пачку документов, которую предстояло просмотреть.

Голос у Родиона стал просящим.

– Так я зайду к вам домой, передать моей любимой Анечке Дмитриевне привет от единственного и блудного сына?

– Да уж, не забудь! – наконец, дал свое согласие Виктор, улыбнувшись уже в широкую спину друга, с радостной поспешностью покидавшего кабинет.

Родька, со студенческой поры еще, очарованный благородной красотой матери (прабабка которой служила фрейлиной при царском дворе и приходилась кузиной князьям Долгоруким), был влюблен в нее с детской застенчивостью. Платонически, ни на что не рассчитывая. Но даже в бытность свою нищим студентом умудрялся дарить матери на именины шикарные корзины роз. Как белогвардейский офицер, пил за ее здоровье стоя, залпом и прищелкивал каблуками, целуя ей руки.

«Тоже мне, штабс-капитан Овечкин!» – порой хмыкал отец. Гусарские замашки Родиона матери и самой не очень-то нравились, но она великодушно терпела этого дамского угодника. Говорила, что не хочет обижать застенчивого юношу. «И кто у нас тут застенчивый? Этот, что ли, котяра, привыкший слизывать сметану из чужих блюдечек!» – с легкой ироничностью подумал о друге Виктор.

Имея свою собственную, Родион обожал соблазнять чужих жен, получая прямо садистское удовольствие от разборок с ревнивыми мужьями своих любовниц. Устроив очередному рогоносцу хороший мордобой, пиная уползающую от него живую «котлету», со знанием дела объяснял сопернику, что сделает не только с его рогами, если тот посмеет хоть раз обидеть его женщину. Добавив в свою речь кавказского акцента, смотрел на «жертву» жгучим взглядом смертельно оскорбленного горца и говорил:

– Вай, вай, дарагой… сколько можно «люля-кебаб» из тебя делать? Увижу, твой жена плачет… вай ме дэда! Кастратом петь будешь в хоре, для мальчиков… Мамой клянусь!

И рокочущий, басовитый смех Родиона приводил незадачливого соперника в неописуемый ужас. Виктор, выслушивая очередную байку о «донжуанстве» друга, только головой качал.

– Ну и злой же ты, Родька! Злой как черт!

В ответ тот благодушно хлопал его по плечу.

– Признавайся, – говорил Родион, – завидуешь мне – Рыцарю Без Страха и Упрека! – и громко фыркал.

Попытавшись вернуться к рабочему ритму, Виктор пододвинул к себе документы, открыл верхнюю папку, углубился в чтение. Через некоторое время, машинально потянувшись за сигаретами, как-то не сразу обратил внимание, что просто сидит и тупо смотрит в текст, словно перед ним не сертификат соответствия, а древняя китайская грамота. И удивленно подумал, что не понимает, почему думает о ней. О незнакомке, встретившейся ему сегодня утром во дворе дома. В мужской, не по росту, скрывающей фигуру куртке она гуляла с немецкой овчаркой, не желавшей даже рыкнуть на дворовых шавок, – столько, видно, у пса было самомнения.

Откинувшись на спинку кресла, залез пятерней в волосы, поправляя, но только сильней растрепал и без того непокорные каштановые пряди. Может, он думал о ней потому, что Родион завел разговор о собаке? И возникла простая ассоциация. Или потому, что она напомнила ему лисенка, попавшего в капкан? Своими печальными, без тени радости, потухшими глазами…

В детстве, на даче, гуляя в лесу, они с дедом наткнулись на рыжего зверька, угодившего лапой в силок. Завидев людей, лисенок обреченно приник к земле и затих, притворившись мертвым. Покорно дал гордо пыхтевшему Виктору освободить себя из петли, а почувствовав свободу, резко метнулся в кусты, пребольно цапнув за палец на прощание. Он тогда разревелся, но скорей от обиды на неблагодарного зверька, чем от боли. Дед, посмеиваясь в усы, потрепал его по плечу. Сказал, что стезя добра – путь не для слабаков! Перевязывая носовым платком прокушенный палец, добавил: – Если рассчитываешь на благодарность, не стоит делать добро!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});