До самого рая - Ханья Янагихара
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как я уже говорила, Восьмая зона – одна из самых безопасных на острове, если не во всем муниципалитете. Тем не менее у нас все равно ходили слухи о происшествиях у реки, точно так же, как ходили слухи о происшествиях у реки в Семнадцатой зоне, которая тянется с севера на юг вдоль всей Восьмой зоны, а на восток простирается до Первой авеню и выходит к берегу Ист-Ривер. Говорили, будто в дальней западной части Восьмой зоны водятся привидения. Однажды я спросила об этом дедушку, и он повел меня на Восьмую авеню, чтобы показать, что никаких призраков там нет. Он сказал, что эта история началась еще до моего рождения: тогда там было множество подземных туннелей, проложенных под улицами и доходивших до центров перемещения, хотя самих центров еще не существовало – это были обычные округа наподобие Восьмой зоны, где люди жили и работали. Но потом, после пандемии 70 года, туннели закрыли, и люди начали рассказывать, будто правительство использовало их в качестве изоляторов для больных, которых к тому моменту насчитывалось сотни тысяч, а потом замуровало входы и выходы, и все, кто оказался внутри, умерли.
– Это правда? – спросила я. Мы стояли у реки и разговаривали очень тихо, потому что даже обсуждать подобное считалось государственной изменой. Мне всегда было страшно, когда мы с дедушкой говорили на запретные темы, и в то же время радостно, потому что я знала, что он понимает: я умею хранить секреты и никогда его не предам.
– Нет, – сказал дедушка. – Это все апокрифические истории.
– Что это значит? – спросила я.
– Что это неправда, – сказал он.
Я задумалась.
– Если это неправда, почему люди так говорят? – спросила я, и он посмотрел вдаль, на заводы на другом берегу.
– Иногда люди говорят что-нибудь такое, потому что для них это способ выразить свой страх или гнев. В то время правительство делало много ужасных вещей, – медленно произнес он, и я снова ощутила трепет от осознания, что кто-то так говорит о правительстве и что этот кто-то – мой дедушка. – Много ужасных вещей, – повторил он после паузы. – Но такого не делало. – Он посмотрел на меня. – Ты мне веришь?
– Да, – сказала я. – Я всегда тебе верю, дедушка.
Он снова отвернулся, и я испугалась, что сказала что-то не так, но он только погладил меня по волосам и ничего не сказал.
Правдой было только то, что туннели действительно давным-давно замуровали, и люди говорили, что, если подойти к самой реке поздно ночью, можно услышать рыдания и стоны тех, кого оставили умирать внутри.
Кроме того, некоторые утверждали, что на западном краю Восьмой зоны есть дома, которые выглядят как дома, но на самом деле в них никто не живет. Я подслушивала разговоры кандидатов несколько лет, прежде чем мне удалось понять, что они имеют в виду.
Почти вся Восьмая зона была застроена несколько столетий назад, в девятнадцатом и начале двадцатого века, но значительную часть старых зданий снесли незадолго до моего рождения и заменили высотными домами, в которых, помимо квартир, размещались клиники. Тогда численность населения была огромной, и люди приезжали в наш муниципалитет со всего мира. Но пандемия 50 года почти полностью остановила приток иммигрантов, а пандемии 56-го и 70-го решили проблему перенаселения – то есть, хотя людей в Восьмой зоне по-прежнему было много, больше здесь никто не проживал нелегально. Однако часть старых домов сносить не стали, в основном те, которые стояли в районе Пятой авеню и Площади, а также в районе Восьмой авеню. Здешние дома напоминали тот, где жили мы с мужем; они были построены из красного кирпича и редко насчитывали больше четырех этажей. Некоторые были и того меньше: в них помещалось всего по четыре квартиры.
Подслушивая разговоры кандидатов, я выяснила, что некоторые здания у реки, в которых когда-то были квартиры – такие же, как и в нашем с мужем доме, – со временем стали нежилыми. Теперь люди ходили туда, чтобы… я не знала, для чего они туда ходили, знала только, что это было незаконно и что, обсуждая эту тему, кандидаты хихикали и прибавляли что-то вроде: “Уж вам-то как не знать про такое, Фоксли!” Поэтому я пришла к выводу, что бывать в этих местах опасно, но интересно, а кандидаты только притворяются, будто знают, что там происходит, но на самом деле им никогда не хватит смелости туда пойти.
Я почти уже добралась до реки и теперь шла по улице под названием Бетюн-стрит. Когда я была маленькой, власти пытались заменить названия улиц номерами, и в основном нововведения затронули Седьмую, Восьмую, Семнадцатую, Восемнадцатую и Двадцать первую зоны. Но это не сработало: люди продолжали называть улицы как в двадцатом веке. За все это время мой муж ни разу не оглянулся. Стало совсем темно, но мне повезло, потому что он надел светло-серую куртку, следить за которой было нетрудно. Он явно ходил этой дорогой не раз – в какой-то момент он вдруг сошел с тротуара на проезжую часть, и, подойдя к этому месту, я увидела огромную выбоину, про которую он явно знал.
Бетюн была одной из тех улиц, где, по слухам, водились привидения, хотя поблизости и не было никаких замурованных входов в подземные туннели. Но тут по-прежнему росли деревья, правда, почти голые, и, наверное, именно поэтому все казалось таким старомодным и мрачным. А еще эта улица не была затоплена и тянулась на запад до самой Вашингтон-стрит. Муж остановился посреди квартала и огляделся.
На улице не было никого, кроме меня, и я поспешно спряталась за дерево. Я не боялась, что он меня заметит: на мне была черная одежда и черные ботинки, да и кожа у меня довольно темная – я знала, что меня не будет видно. У мужа, впрочем, почти такой же цвет кожи, а к тому времени стемнело окончательно, так что, если бы не серое пятно его куртки, я бы и сама его не разглядела.
– Эй! – крикнул муж. – Кто здесь?
Понимаю, что это глупо, но мне захотелось откликнуться. “Это я, – сказала бы я и шагнула на тротуар. – Я просто хотела узнать, куда ты ходишь, – сказала бы
