Мэрилин Монро - Дональд Спото

— О нет, Сьюзи, — ответила Мэрилин. — Это я бы хотела быть такой, как ты! Тебе предстоит сыграть большую роль на Бродвее, роль Анны Франк, и люди тебя уважают. Нет, нет, со мной не случилось ни того, ни другого.

Летом того же года Мэрилин удивила городок Бемент в штате Иллинойс, приняв приглашение поучаствовать в празднествах по случаю столетия его основания. Ее попросили разрезать ленточку перед входом на художественную выставку и произнести речь о своем любимом президенте Линкольне, чей бюст планировалось открыть. За компанию, а также для того, чтобы запечатлеть путешествие, она пригласила фотографа Еву Арнолд, которая вспоминала, что Мэрилин «обладала огромным, даром показываться на публике и делать себе рекламу» и потому не собиралась пропустить этого на вид не особо важного события из жизни американской глубинки. «Придется дать массам искусство!» — сказала она со смехом.

Вся экспедиция уложилась в один день. Жители Бемента проявили по отношению к великой звезде безграничное обожание, нащелкав массу ее любительских снимков и выпрашивая автографы; все это доставляло Мэрилин невероятное блаженство. По мнению Арнолд, Мэрилин всегда инстинктивно чувствовала, где стоит тренога с фотоаппаратом, и играла для него, наслаждалась им, доказывая факт своего существования посредством бессловесных изображений, а не мелькающих кинокадров. В присутствии фотокамеры происходила мгновенная и автоматическая трансформация: Мэрилин рефлекторно выдвигала грудь вперед, втягивала живот, вертела бедрами, а лицо у нее начинало сиять улыбкой. Как заметила Сьюзен, кожа у Мэрилин действительно была светящейся, а великолепная утренняя дымка создавала своего рода ореол, световой нимб над ее головой. Фотографии, казалось, канонизируют актрису, показывая существо почти неземное и вместе с тем чувственное.

Мэрилин обладала достаточно большим опытом, чтобы знать, насколько ей необходимы высококвалифицированные фотографы типа Грина или Арнолд, которые воздавали ей дань с помощью изображений, не только поддерживающих мифы и иллюзии, но и подталкивающих людей отправиться в кино. «Она была довольна, если людям понравился ее последний фильм, — вспоминал Джон Спринджер из офиса Джейкобса, — но когда все говорили про ее последний снимок на обложке или на постере, ее охватывала самая настоящая радость». Потому-то Мэрилин и вела себя так в Бементе — улыбалась, махала ладошкой, заговаривала со старушками, брала на руки малюток, — все время памятуя о присутствии возлюбленного ею фотоаппарата, а также людей, которые отныне станут боготворить ее до конца дней своих.

Снова окунувшись в сутолоку нью-йоркских будней и в уикэнды, проводимые со Страсбергами или Гринами, Мэрилин увидела еще одну пьесу Артура Миллера, поскольку как раз готовился премьерный спектакль «Вида с моста». Актриса посетила первое представление, которое прошло в театре «Коронет» 29 октября; тогда же она впервые встретилась с родителями драматурга. Вскоре после этого Мэрилин сидела на кухне бруклинского дома Исидора и Аугусты Миллеров — ненакрашенная и одетая в обычную серую юбочку и черную блузку с высоким воротником. «Я собираюсь жениться на этой девушке», — сообщил Миллер своим родителям. Никто не думал, что он сам относится к своим словам всерьез, поскольку тогда еще не говорилось вслух про развод с Мэри Грейс.

Мэрилин навестила также Нормана и Хедду Ростенов. Когда она гостила как-то в их домишке близ пляжа, толпа купающихся и загорающих окружила ее и напирала настолько сильно, что актриса едва не утонула, но обратила все происшествие в шутку, будучи, как всегда, благодарной за проявленный к ней интерес. Шампанское и икра, которые она ценила главным образом потому, что эти деликатесы никогда не были пищей заброшенных и осиротевших детей, стали в тот год ее излюбленными лакомствами. И поэзия, хотя бы и непонятная, немедля захватывала и увлекала ее — даже прежде, чем кто-либо начинал растолковывать стихи или она сама прочитывала сопроводительный текст. Ростен запомнил Мэрилин с большим чувством декламирующей отрывки из Йитса[325]так, словно она говорила их от себя — аналогично тому, что она делала при исполнении ролей в кино:

Все то, что человек привычно уважает,

Лишь день один, а то минуту длится:

Любовь, свершившись, вянет на странице,

А кисть — художника мечту уничтожает.

Когда она закончила, добавил хозяин дома, в комнате воцарилась полная почтения тишина, которую никто не осмеливался прервать. То был знак молчаливого постижения и признательности, адресованный не только мудрости английского поэта, но и меткости выбора стихотворения, выбора, сделанного той, которая только что так проникновенно его прочитала.

Осенью того года в Актерской студии игрались сцены из пьес Антона Павловича Чехова и Ли дал Мэрилин прослушать несколько долгоиграющих пластинок Чайковского, Скрябина и Прокофьева — все это лишь еще больше углубило ее приверженность русской культуре. Артур Миллер и удовлетворял, и будил в ней эту заинтересованность, и поэтому, когда Мэрилин узнала, что в Калифорнии умер ее любимый Михаил Чехов, она попросила Артура прочесть вместе с нею вслух несколько фрагментов из «Братьев Карамазовых», желая этим актом почтить память великого актера. Именно он, Чехов, первым надоумил ее сыграть роль Грушеньки, и Миллер в тот вечер пообещал Мэрилин написать для нее сценарий на основании этого романа.

Еще раз подчиняясь своей особой склонности к чужой культуре, Мэрилин пошла 11 октября в «Карнеги-холл» на концерт российского пианиста Эмиля Гилельса. Когда его представляли актрисе, маэстро сказал: «Вы должны когда-нибудь посетить Россию. Там все хотели бы вас увидеть».

«С большим удовольствием, — ответила Мэрилин, — и в один прекрасный день я приеду. Как раз сейчас я читаю Достоевского».

Именно той осенью Мэрилин в принципе уже приняла подобное решение. В ходе ее посещения Бемента мистер Карлтон Смит из Национального фонда поддержки культуры спросил у звезды, не хотелось ли бы ей поехать в Москву во главе группы американских актеров в рамках проведения дискуссии на тему западной и российской культуры. Мэрилин не понадобилось много времени для размышления, и она немедленно предприняла соответствующие шаги с целью получения советской визы. Однако типичные бюрократические проволочки сделали ее выезд невозможным — и, по правде говоря, это было хорошо, поскольку как раз в данное время она не могла покинуть ММП и тем самым, возможно, отказаться от все более реальных видов на быстрое заключение контракта с «Фоксом» и на возвращение к работе в кино.