Жертвы времени - Евгения Фёдорова

— Так просто, да? Смерть ради смерти? — спросил я глухо.

— Нет, ты заблуждаешься. Мы пришли в этот мир не для того, чтобы убивать. Это есть лишь следствие того, что мы хотим. Мы хотим времени, мы хотим жить…

— Этот мир будет мертв для вас, также как и для тех, кто погиб в нем. Здесь вы найдете лишь пустоту, и будете порождать ее снова и снова!

— Ты не дипломат, — вдруг с необычайной отрешенностью и спокойствием сообщил мне Авеста и уселся обратно в кресло. — Ты не умеешь просчитывать на несколько ходов вперед. Ты не можешь сказать, что с тобою будет завтра. Посмотри на себя — ты жалок. Ты пришел не для того, чтобы говорить со мной или с ними, мы просто не оставили тебе другого выбора. И теперь… — он сделал долгую паузу, дабы дать мне возможность обдумать то, что он сказал. — И теперь ты предлагаешь нам решение? Отнюдь! Ты просишь нас придумать это решение самим. Нет, мне не о чем с тобой говорить. Ты не знаешь нашей жизни, тебе чужды наши желания.

Эти слова звучали для меня, как приговор.

— Но все же есть одна вещь, которую я хочу узнать. Как ты убивал…нас? Каким оружием? Этим?

Он встал и вывел вперед лезвие палаша.

Я молчал, и он медленно подошел ко мне, держа перед собой клинок, острие меча хищно нацелилось мне в грудь.

— Ты бы мог остаться в живых, ответив мне. Подопечный Шивы имеет право жить. Пусть Шива отступник, он все равно один из нас, а ты находишься под его защитой. Хочешь быть живым в мертвом мире? — он жестоко улыбнулся. — Заслужи это право! Таких, как ты — немного, но многие из вас уже мертвы.

— Таких, как я? — все еще не понимая, переспросил я.

— Тех, кто может убивать нас. Мы стараемся не касаться таких, как ты, нам нет нужды враждовать с вами, в вашем времени нет целостности и цены, но не все получается так, как мы хотим.

— Я думал, — осторожно начал я, — что врага нужно убивать первым.

— Ты не правильно думал. Сила таких как ты растет с каждым прожитым днем, это закон, это… река, питаемая сотнями ручьев, поток, который наполняют непрекращающиеся дожди. Чем позднее вы умираете, тем больше мы получаем. Только такие как ты могут разрушать и создавать границы между мирами. Как ты понимаешь, нас интересует исключительно первое.

Я молчал, и он усмехнулся:

— Впрочем, есть и другое решение — не оставлять в живых тех, кто уже начал убивать нас. Скажи, как ты это делаешь, и я подарю тебе быструю смерть. Мы поглотим тебя и часть твоей памяти останется жить…

— Мне все равно.

— Это ложь! — крикнул Авеста, придвинувшись ко мне. — Ты — живой, а, значит, тебе не все равно!

Я молчал, глядя на него. Рука моя сползла по штанине, готовая в любой момент выхватить нож. Я уже понимал, что промедление равносильно смерти, было ясно, что я стою на самом краю обрыва. Вот-вот фантом толкнет меня вниз…

— Это было оружие, но какое? Говори!

Меч Оружейника упал на меня. Я не знал об их неимоверной ловкости и поверил в то, что буду быстрее. Если бы Авеста хотел убить меня, я бы умер, не успев ничего сообразить, но он лишь жаждал услышать ответ. Палаш вонзился мне в левую, вытянутую ногу, скользнул, скрежетнув, по кости и вышел с другой стороны. В глазах от боли помутилось.

— Каким оружием ты пользовался?! — разделяя слова, процедил фантом.

Как же ты глуп — подумал я устало. — Тебе стоило меня обыскать, и ты бы все узнал, но ты же так боишься притронуться ко мне, боишься, что умрешь от одного прикосновения…

Я поднял затуманенный болью взгляд и снизу вверх посмотрел на Авесту. Не впервой мне приходилось так смотреть на врага и поражение ничуть меня не смущало.

Бешенство исказило белесое лицо, черты его показались демоническими. Фантом наступил мне на бедро ногой, а потом легко обломал лезвие меча, оставив обломок в ране, словно палаш был сделан не из железа, а из дерева. От боли я дернулся, но не распрямился и позы не изменил, лишь чуть-чуть приподнял изодранную штанину, готовясь воспользоваться смертоносным оружием.

Хорошо же, — думал я. — Ты вызвал к жизни свою смерть! Ты сам открыл реку крови, которая несет тебе забвение. Очень скоро ты на своей шкуре узнаешь, что за оружие я использовал.

Кровь капала на пол.

Фантом вернулся и сел обратно в кресло, вновь положив то, что осталось от палаша, себе на колени.

— Мне не о чем с тобой более говорить, — сказал он равнодушно.

— Позволь мне?

Я удивленно посмотрел на фантома, стоящего слева от кресла у колонны. До того он молчал, наклонив голову и глядя в пол. Наверное, он был похож на того, кого убил последним — невысокий человек с тонкими руками и красивыми, длинными пальцами.

Музыкант, — подумал я глядя на то, как сплетены его руки в знаке защиты.

Фантом поднял голову, откинув с глаз черные пряди волос и внимательно посмотрел на меня, потом, отстранившись от колонны, пошел по Храму, проходя через разноцветные блики на полу. Его шаги гулким эхо отдавались под высокими сводами.

— Они молчаливы, наши братья и никогда не ответят на заданный вопрос, вот почему Авеста спрашивает тебя. Он знает, что крови не достаточно, чтобы разорвать границы. Что есть у тебя такого, чего нет у других?

Я молчал.

Подняв голову, фантом смотрел на витраж, на котором был изображен Бог.

— Не хочешь говорить, хочешь оставить этот секрет при себе. В конечном итоге это не так уж важно, если тебя умертвить. Только погляди на него? Оружие несет в себе уничтожение и ваш бог заносит над вами острие. Вы воюете между собой, убиваете друг друга. Это признак несовершенства и убогости и это ваш ум создает нечто себе подобное, не божество, но человека, пригревшего на ладони змею — символ коварства и предательства…

Я мог не отвечать, но этот странный, вобравший в себя чужие жизни, фантом так напоминал мне Шиву. Сдержано заговорив, я взвешивал и тщательно выбирал каждое произнесенное слово:

— Ни змея, ни человеческое оружие не могут причинить ему вреда. Он знает их суть, суть предательства и смерти, он держит их в руках. Меч — это сила, а сила зачастую приравнивается к власти. Подобные изображения обозначают власть Бога над людьми, над всеми, на кого он смотрит с небес.

Впрочем, все можно трактовать и по-другому, ведь змея здесь подразумевает мудрость, ту самую, которая переломила меч. Сила и власть — это смерть, это насилие, а, значит, это против гармонии. Я думаю, так.

Музыкант долго молчал, потом остановился подле меня и сказал:

— Я портив того, чтобы его убивали. Не трогай его, Авеста, иначе дальше будет только смерть.

— Удивительно, но ты прав, — тихо пробормотал я и мягко поднялся, вытащив из-за голенища нож. Лезвие скользнуло по полу, умываясь кровью, и первый удар достался тому, кто не желал мне вреда. Теперь я знал наверняка, что не пожалею ни одного из них. Даже… Шиву.