В подполье можно встретить только крыс… - Петр Григоренко

– Но сейчас пока что – мои первые годы в Академии: обучение слушателей, собственная учеба, научная работа. Я увлечен всем этим, влюблен в свой коллектив, оптимистично смотрю в будущее своей страны. Послевоенная девальвация, в результате которой ограблены массы людей, особенно в селе, была воспринята мною как мудрость партии и ее кормчего Сталина. Я не подумал о том, что все последствия инфляции целиком взвалены на плечи трудящихся. Вся огромная, бумажная масса госбанковской продукции военного времени была попросту признана несуществующей. Особенно тяжко ударило это по крестьянству.

Рабочий и мелкий служащий вряд ли имели много денег в запасе. И горечь их потери с лихвой покрывалась тем, что сразу же после реформы они начинали получать свое жалованье в устойчивой валюте. Крестьянин же, скопивший деньги за войну продажей продукции со своего огорода, после девальвации оставался без единой копейки в кармане и без надежды получить какую-то сумму, так как колхозы тогда не платили колхознику за их труд. Но повторяю, над этим я не задумывался, а жизни села попросту не знал.

Я знал только то, что видел собственными глазами и слышал от окружающих. А слышал я даже в собственном доме, то есть от рабочих, мелких служащих, пенсионеров и их семей только хорошее. И не удивительно. Люди наголодались. Продукты по карточкам отпускались в мизерных количествах, а коммерческие цены превышали карточные в 20, 40 и даже в 60 раз. Регулярно покупать эти продукты на мизерную зарплату рабочих и служащих было невозможно. Покупали лишь изредка и в небольших количествах, как гостинец. Да еще за этим «гостинцем» надо было постоять в очередях. Теперь же ввели продажу без карточек, по единым ценам – средним как говорилось в постановлении правительства – между слишком высокими коммерческими и слишком низкими карточными.

На самом деле это не были средние цены. Это были цены пониженные в сравнении с коммерческими в 2-4 раза и превышающие карточные в 5-10 раз. Например, килограмм самого дешевого хлеба по карточкам стоил 3 копейки, а по новым, так называемым средним ценам, 16 копеек, то есть в 5 раз дороже. По другим продовольственным товарам повышение было гораздо больше. Скрыть столь огромное повышение цен невозможно. Зато можно несколько затушевать происшедшее невероятное повышение цен при замороженной зарплате. Для этого ввели хлебную надбавку к зарплате (60 рублей).

Эта надбавка ни в какой мере не покрывала рост цен на продовольствие, но служила агитационным козырем в руках властей. При том, агитаторы, разумеется, не затрагивали ни вопроса соответствия надбавки потерям от повышения цен, ни несправедливости принципа самой надбавки: давалась она только работающим – и одиночке, и имеющему 3-5 иждивенцев, ее не получали пенсионеры, то есть как раз те, кто был наименее обеспечен. Несмотря на все это, трудящиеся городов, в основном, были довольны проведенной реформой.

Стало лучше чем было: необходимых продовольственных товаров в достатке, таких диких очередей, какие были в коммерческих магазинах, нет, валюта стала устойчивой и заработка хватает на то, чтобы не голодать. Я сам слышал, как одинокая старая женщина, получающая 30 рублей пенсии говорила – и говорила она искренне – «Спасибо товарищу Сталину, подумал о нас, стариках. Живу я сейчас, дай Бог каждому. 30 копеек килограмм белого хлеба. Да мне килограмма и не надо. И 800 граммов хватает. Куплю еще сахару, заварочки, и попиваю чаек в прикусочку целый день. Белый хлеб с чайком, с сахарком, чего еще старому человеку надо. Мы этого белого хлеба, почитай, с самого начала войны не видели. Да и черного не очень-то хватало. А теперь 30 копеек отдала и ешь вволю. А еще 70 копеек на день – и на чай, и на сахар, и еще чего-нибудь купить…»

Вот так и благодарили Сталина за кусок хлеба, за то, что оставил жить на хлебе и воде – не уморил голодом. Не уморил в городе, а деревня продолжала голодать и жить впроголодь. И долго еще так ей жить. До самой смерти «великого» и «мудрого». Пройдут годы и годы и вдруг среди тех, кто терпел нужду и голод по воле «мудрого вождя» раздадутся голоса: «Но при нем был порядок! Каждый год цены снижали». Забыто, что цены были сразу подняты на 500-1000 процентов, а потом четыре года подряд снижались ежегодно на 3-4 процента, то есть всего снизилось не более чем на 20 процентов. Так вот эти 20 процентов снижения помнятся, а те 1000 процентов повышения забыты. Что это, странности памяти народной или такова форма протеста против деятельности нынешних правителей, против того нищенского существования, которое они навязывают трудящимся?

Я тогда прошел мимо всех этих экономических вопросов довольно равнодушно. Оставалось только ощущение, что в стране все идет к лучшему. А это вместе с полной удовлетворенностью работой создавало чувство удовлетворенности, счастья.

Первые удары послевоенная жизнь нанесла мне в 1948-ом году. Неприятности с диссертацией, смерть большого моего друга – отца Зинаиды – Михаила Ивановича Егорова и встреча лицом к лицу с антисемитизмом разрушили ту «башню», которую я создал своим воображением, придя после войны в академию.

Весь академический коллектив мне казался дружным и доброжелательным. Я считал невозможным, чтобы кто-то среди нас смог подставить подножку товарищу. Я полагал, что если кто с чем не согласен, то он может выступить открыто, но дружелюбно, не понимая, что те, кому нечего возразить, не обязательно соглашаются с тобой, а могут таить злобу, а при возникновении возможности чем-либо навредить тебе. Одна из возможностей появилась в связи с моей диссертацией, которую я написал, пропустил через обсуждение на кафедре и сдал в совет академии на защиту. Был уже назначен и день защиты. И вот, примерно за месяц до этого дня, приходит ко мне товарищ.

– Я случайно слышал, что завтра на партийной конференции академии в докладе начальника политотдела разбираются какие-то отрицательные стороны твоей диссертации. Я советую тебе сходить к начальнику политотдела и выяснить.

Я пошел к начальнику политотдела, генерал-майору Билыку. Он сразу же мне показал соответствующее место в докладе: «А некоторые наши коммунисты так увлеклись наукой, что забывают о партийности, идут учиться к царским генералам. Так, товарищ Григоренко – в перечне основных источников для его диссертации указывает таких „корифеев науки“ как царские генералы Свечин и Верховский».

Это был удар под дых. С такой характеристикой диссертация гибла на корню. Но меня не это взволновало больше всего. Тот, кто написал эту характеристику, понимал истинную суть дела, но со злобой написал такое.

– Видите ли, товарищ генерал-майор, Свечин и Верховский основные авторы для второй главы, которая называется «Критика современных теорий ведения боя в горах». В частности, я показываю, что некоторые современные теории опираются на исследования Свечина, Верховского и других авторов прошлого и в силу этого являются отсталыми. Я взял и Свечина и Верховского для критики, а не для того, чтобы проповедовать их теории.