Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

Я закусила губу, впервые подумав о том, что ни за что на развод не соглашусь. Хотя бы для того, чтобы эта английская красотка не торжествовала победу. Я буду стоять до последнего, и Александр ничего не сможет сделать. Мною овладело такое мстительное чувство, что я высказала все это английской графине.

— Вы, леди Дэйл, можете называться любым именем и лелеять любые планы на будущее, только, уверяю вас, реальность останется реальностью, точно так же, как я останусь герцогиней дю Шатлэ. Вы пока обладаете привилегий жить вместе с герцогом в гостинице, но, безусловно, перед вами никогда не откроются двери его дома.

Она, усмехаясь, откинула назад пряди оттенка меди:

— Мне кажется, сударыня, что и вы к этому дому не имеете доступа.

Это была правда. Она знала это. Стало быть, он ей рассказывал. Он даже посвятил ее в дело о разводе. Кровь отхлынула от моего лица.

— Невозможно описать, сколько у герцога было любовниц, — отчеканила я сухо. — Но женился он только на мне и не женится больше ни на ком.

— Время покажет, — сказала леди Дэйл спокойно. — И если бы вы знали о том, что говорил мне герцог, когда был в Лондоне, вы бы не были так самоуверены.

Напоминание о Лондоне и о том, о чем я давно подозревала, больно задело меня. Топнув ногой, я вскричала:

— У вас нет ни капли чести, графиня, ибо я даже не слышала об аристократке, достойной такого названия, которая открыто жила бы с женатым человеком и на весь свет выставляла себя как его любовницу!

Она рассмеялась, блеснув ослепительно белыми, как жемчуг, зубами.

— Зачем же мне стыдиться любви Александра, если его любовь — это единственное, что имеет для меня значение?

Я понимала, что в споре, со мной она имеет все преимущества, ибо сейчас Александр был с ней, а не со мной, а роль мне была отведена достойная сожаления. Мне можно было утешаться только тем, что я сделаю все, лишь бы не дать ей стать герцогиней.

— Мелинда, ступайте сюда! — раздался голос.

Это был Александр. Он, видимо, только что откуда-то вернулся и стоял сейчас в проеме двери, глядя на меня. Лицо его не выразило даже удивления. Бросив беглый взгляд на застывшую на лестнице англичанку, он негромко спросил, обращаясь ко мне:

— Вы что, приехали говорить о разводе?

— Нет, — выпалила я в бешенстве, — я приехала говорить об Эжени.

Я заметила в его руках небольшой букет роз, принесенный, видимо, для леди Дэйл, которую, как я теперь выяснила, звали Мелинда; меня это так уязвило, что я на миг лишилась дара речи. Он и ей дарит цветы, как и мне, ее так же балует. Недаром еще Казанова говорил: мужчины, у которых много женщин, обращаются со всеми своими возлюбленными одинаково… Я с сарказмом сказала:

— За это время вы успели натворить столько дел, что принудили меня познакомиться с двумя вашими любовницами и даже приехать хлопотать за одну из них.

Он не отвечал. Мелинда спросила:

— Александр, о чем идет речь?

— Вам лучше уйти, — сказал он ей довольно сухо.

— Нет уж, — вмешалась я. — Леди Дэйл показала себя женщиной весьма свободных взглядов, и уж то, что не шокировало меня, ее и подавно не шокирует.

Наступила пауза. Потом Александр произнес:

— Если вы имеете что-то сказать, говорите и не тяните время.

— Тянуть время? Да вы с ума сошли. Вы полагаете, для меня самое приятное — это коротать время с вами и вашими шлюхами?

— Что происходит, можете вы объяснить? — снова спросила Мелинда. — О чем, наконец, идет речь?

Я взглянула на нее и произнесла с нескрываемой неприязнью:

— Милочка, речь идет о третьем члене нашей чудесной компании, о девушке, которая была для господина герцога тем же, чем и мы с вами, и которая целый час плакала у меня под дверью. Так что же, — спросила я, с усмешкой поглядев на Александра, — можем мы, ваши любовницы, надеяться, что ее судьба устроится?

— Ваш сарказм ни на кого не произведет впечатления, — произнес он, безразлично пожимая плечами. — Что с Эжени? Она приходила к вам? Зачем?

— Затем, чтобы сказать, что герцога дю Шатлэ ожидают не только развод и новая свадьба, но и крестины, — процедила я сквозь зубы. — Надеюсь, теперь вы доставите себе труд самостоятельно узнать подробности. Возможно, у вас хватит для этого благородства.

Невозможно описать, как я была унижена, разгневана, задета. Уже то, что я вынуждена была говорить, видя рядом эту шлюху-англичанку, гоняющуюся за Александром даже через море, — уже одно это было невыносимо. Это неслыханно! Отец вызвал бы его на дуэль, если бы узнал! Да будь я проклята, если когда-нибудь хоть еще раз захочу встретиться с герцогом!

Мелинда и Александр переглянулись. И это было новое издевательство: она теперь была ему ближе, чем я!

— Это правда или вы все это выдумали? — спросил Александр.

Более странного вопроса и придумать было нельзя. Он, может быть, полагал, что я выдумала сказку об Эжени для того, чтобы иметь предлог его увидеть?

— Идите вы к черту, — пробормотала я, направляясь к выходу, и громко хлопнула дверью.

Оказавшись на подушках кареты, я стала дрожащими пальцами искать платок. Слезы горьким комком подкатили к горлу. Я вспомнила весь этот разговор, вспомнила леди Мелинду, вспомнила то унижение, которое мне пришлось пережить, и ощутила невыносимую горечь. Так и не найдя в волнении платок, я заплакала, закрывая лицо руками и припав щекой к холодному стеклу окошка.

6

Секретарем епископа Вьеннского оказался отец Медар, аббат де Говэн, тот самый, который когда-то служил кюре в глухом приходе Сент-Элуа и сопровождал меня к принцу крови на остров Йе. Я была удивлена, встретив его здесь, в Анже, во дворце архиепископа. А он, похоже, все еще полагая, что я вместе с герцогом дю Шатлэ обманула графа д’Артуа и выманила у него деньги, приветствовал меня крайне холодно и без лишних слов предложил следовать за ним.

Я очутилась в небольшой комнате перед кабинетом монсеньора д’Авио и, присев на краешек стула, стала ждать.

Было 25 марта 1799 года, день благовещенья, и в Анже в честь праздника даже звонили некоторые колокола, хотя по республиканским законам это было строжайше запрещено. Я только что отстояла утреннюю мессу, которую служил епископ; надо было полагать, что устали и он, и я. Я присутствовала там для того, чтобы обо мне не сложилось впечатление как о неверующей. Как-никак, а я нуждалась если не в расположении епископа, то, по крайней мере, в непредубежденности.

— Прошу вас, сударыня, — раздался голос отца Медара.

Я вошла. Первое, что меня удивило, — это то, что епископ оказался не таким уж старым, как я представляла. Я могла дать ему от силы сорок лет. Высокий, подтянутый, широкоплечий, он мог бы носить военный костюм не хуже, чем сутану. Он выглядел таким уверенным и светским человеком, что я даже подумала, что он напоминает мне иезуитов семнадцатого столетия, которым правила ордена предписывали одинаково владеть как словом, так и оружием.

Видя, что я стою в замешательстве, он первый приветствовал меня, и я, опомнившись, подошла и поцеловала епископский перстень.

— Мне долго пришлось ждать вашего посещения, — заметил монсеньор д’Авио.

Я пробормотала что-то насчет весенней распутицы, плохих дорог и занятости.

— Вы живете теперь раздельно с супругом, не так ли?

— Да, — сказала я. — Он выгнал меня.

— Заслуженно или незаслуженно?

Я молчала, не зная, что он имеет в виду. Он уточнил:

— Есть ли на вас какая-либо вина, дитя мое? Виноваты ли вы перед ним так, как он это утверждает?

— Видите ли, монсеньор… — начала я нерешительно.

— Ответьте коротко, сударыня.

— Да, — сказала я. — Я была виновата.

— Что значит «была»?

— То, что теперь, пожалуй, он виноват передо мной больше, чем я перед ним.

Видя, что епископ готов слушать сколь угодно долго, я ничего не скрывала: ни того, что узнала об Эжени, ни приезда Мелинды Дэйл. Чувства, немного заглушенные временем, снова всколыхнулись во мне, и голос мой звучал сдавленно. Да и какой женщине было бы легко рассказывать даже лицу духовному о том, что ее муж поселил любовницу под именем своей жены.

— Но это, — проговорила я едва слышно, — это все не имеет значения. Монсеньор, ведь он не позволяет мне видеться с детьми. Это никакими законами, ни божескими, ни человеческими, объяснить нельзя. Он пользуется тем, что имеет шуанов в своем распоряжении и этим препятствует мне видеть дочек и сына.

Епископ Вьеннский слушал, полузакрыв глаза и сложив руки перед собой на столе.

— Вы говорили с ним об этом, дитя мое?

— Да. Говорила.

— И что же?

— Он… не меняет решения. Он сказал, что ему невыносимо даже видеть меня… что я недостойна воспитывать детей или что-то в этом роде.