Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

Наступило молчание. Я едва сдерживала рыдания, подступившие к горлу. Потом, пересилив себя, произнесла:

— Я подозреваю, ваше преосвященство, что он просто хочет вынудить меня на развод.

— И вы?

— И я на что угодно соглашусь, лишь бы мне было дано право хотя бы раз в месяц видеть своих малышей!

У меня из глаз невольно брызнули слезы. В этот миг я готова была на коленях умолять епископа: пусть он даст Александру развод, только обусловит и мои права. Ведь я их имею, не так ли?

— Детям будет плохо без матери, — неторопливо произнес епископ. — Вы ведь понимаете, что в случае развода они все равно останутся с отцом. Церковь в этом случае становится на сторону мужчины.

— Да, да, я знаю… Но я предпочитаю иметь хотя бы небольшое право, чем вовсе никакого.

— Я могу вас понять. И я подозреваю, что ваш муж в вопросе о детях руководствуется не заботой о них, а желанием досадить вам.

Это заявление меня поразило. Впервые в тоне епископа прорвалась нотка, свидетельствующая в мою пользу. Я даже подалась вперед.

— Ваше преосвященство, вы… вы хотите сказать, что я могу надеяться на большее, чем просто свидания с детьми?

— Я хочу сказать, дочь моя, что, если бы наша святая церковь удовлетворяла все прошения о разводе, основанные на обвинении в прелюбодеянии, распадался бы каждый второй брак и люди потеряли бы к венчанию всякое уважение.

Пока я соображала, пытаясь получше понять его слова и уяснить выгоду, которая воспоследует из неожиданного расположения епископа к моей особе, он быстро и властно спросил:

— Какую сумму выдает на ваше содержание ваш супруг?

— Никакую, — пробормотала я ошеломленно.

— Он не дает вам никакого содержания? На что же вы живете?

Меня так и подмывало сказать: «Да, он ничего не дает» и этим еще больше очернить Александра, но я сдержала этот порыв.

— Ваше преосвященство, он пытался мне что-то дать, но я отказалась. А живу я на те средства, которые приносит мне мой замок и земли вокруг него.

— Вы, стало быть, богаты?

— Нет, отец мой, вовсе не богата. Но я вполне могу содержать себя, так что на этот счет меня ничто не беспокоит.

Епископ больше ни о чем не спрашивал. Он подал мне какие-то бумаги, и я подписала их с поистине христианским смирением, хотя и заметила, что своей подписью даю согласие на развод. Потом, отложив в сторону перо, я робко взглянула на прелата:

— Монсеньор, могу ли я…

— Что?

— Могу ли я хоть приблизительно узнать, какое мнение сложилось у вас по поводу всего этого?

Улыбка на миг показалась в углах его губ, и, хотя ответил он сурово, его слова меня не напугали:

— Я выяснил со всей определенностью лишь то, что вы оба — вы и ваш супруг — допустили значительное нарушение Божьих заповедей. Вы даже нарушили клятвы, которые дали перед алтарем: вы изменили верности, а он — любви.

Я так давно не общалась со столь значительными князьями церкви, а тем более такими, от которых зависела моя судьба, что теперь слушала епископа почти с благоговением, и уж во всяком случае с робостью. Каждое слово казалось мне законом. Видимо, это был тот школьнический трепет, внушенный мне еще в монастыре.

— И… что же вы решили? — пролепетала я.

— Я еще ничего не решил.

Взглянув на меня, он сказал уже чуть мягче:

— Решать этот вопрос будет епископский совет. Ступайте с миром, дочь моя. Да хранит вас Господь.

Я поцеловала его перстень, вышла и, увидев в приемной отца Медара, не удержалась, чтобы не сообщить ему о столь неожиданном повороте дела.

— Похоже, сударь, он не склонен давать нам развод. Да, я именно это почувствовала, уверяю вас.

Холодно улыбнувшись, аббат спросил:

— Вы что же, столь наивны, что видите причину лишь в расположении к вам его преосвященства?

— Да, — проговорила я, несколько сбитая с толку. — А что?

— Он просто не хочет ссориться с вашим отцом, сударыня. Ваш брак — это был союз двух могучих роялистских кланов, и уничтожить его — значит нанести удар по королю. А епископ, который сам искренний роялист, этого допустить не может.

Я медленно соображала, обдумывая эти слова.

— Нет, не может быть, — сказала я наконец. — Ведь, стремясь угодить моему отцу, епископ тем самым настраивает против себя Александра! И никак у него не получится, чтобы и овцы были целы, и волки сыты. Вы ошибаетесь, господин аббат.

Отец Медар усмехнулся.

— Видимо, его преосвященство, увидев вас, понял, что вы со временем убедите своего супруга в том, что то, что раньше казалось ему неприятным, на самом деле является приятнейшей вещью.

— Что вы имеете в виду? — спросила я настороженно.

— Видимо, то, что ваш муж, при известных усилиях с вашей стороны, сам будет рад, что ему не дали развода.

Мне оставалось ждать заседания епископата и решения, которое он вынесет. Я не думала, что просьба Александра будет удовлетворена. Ему не дадут развода даже при том, что я не ставила ему палок в колеса. Не дадут просто потому, что брак является нерушимым и вечным союзом. Радовалась ли я? Безусловно, я испытывала облегчение при мысли, что графиня Дэйл не войдет в Белые Липы на правах хозяйки и не станет мачехой моему сыну.

Но я была по-прежнему лишена возможности встречаться с детьми, и мне, как и прежде, оставалось только ждать, что же скажет епископ по этому поводу.

7

После поездки в Анже я пробыла в Сент-Элуа всего неделю, и однажды утром, накануне вербного воскресенья, мне сообщили неожиданную новость: приехал какой-то человек из Белых Лип и хочет мне что-то передать от моего мужа, герцога дю Шатлэ.

Известие было невеселое. Я узнала, что старый герцог серьезно болен, что жить ему, по всей видимости, остается считанные дни и что Александр очень просит меня приехать.

— Вы не ошибаетесь? — спросила я у посланца после долгой паузы. — Герцог действительно просит меня приехать?

— Да, мадам, очень просит.

— А чем это вызвано?

— Говорят, старик страсть как хочет с вами повидаться. Видно, ему есть что вам сказать перед смертью.

— Он так плох?

— Да, мадам. И лет ему уже немало.

Как это было несправедливо — то, что злая, склочная, мстительная старуха Анна Элоиза живет и почти не болеет, а старый герцог умирает. Справившись с волнением, я стала собирать вещи. Несколько минут я простояла в сомнении перед черным траурным платьем. Уж не преждевременно ли брать его? Кто знает, может, старик не умрет, а я словно заранее хороню его.

Аврора рассудила иначе.

— Конечно, мама, следует захватить это платье. Старый герцог давно болел, и никого нельзя упрекнуть в том, что его смерть считали возможной. Будет хуже, если во время похорон у тебя не окажется траурного платья и крепа и придется ехать за ними в Ренн.

— Да, ты права, — сказала я, укладывая платье.

Один Бог знал, до чего мне трудно было решиться на эту поездку. Конечно, я обязана была ехать: меня к этому призывал долг и теплые чувства, которые я питала к старику, а еще больше — понимание, что уж в этот раз я непременно увижусь с детьми. Но мысль о встрече с Полем Алэном или старухой отравляла мне сознание. Ах, Боже мой, лучше бы они презирали меня до такой степени, что даже не вышли бы из своих комнат. Право, это было бы самым для меня лучшим.

Да и встреча с Александром, безусловно неизбежная, казалась мне трудной. Что он чувствует сейчас? Стал ли он ранимее, чем прежде, под влиянием того, что случилось с отцом? Что он вообще переживает по этому поводу и как мне с ним разговаривать? Я ни на один вопрос не находила ответа и решила поступать только так, как хочется мне самой. А мне сейчас хотелось говорить с герцогом как можно меньше. Я даже любви к нему уже не чувствовала. Все как-то заглохло, замерзло, улеглось в душе, и я была этому даже рада.

Я спросила Аврору, хочет ли она сопровождать меня, но она сделала гримасу и отказалась. В Сент-Элуа ей было скучно, но страх увидеть смерть и присутствовать на тягостной церемонии похорон оказался сильнее, тем более что возраст пока позволял ей такие отказы.

Уже ближе к ночи, слегка проплутав в лесу, наш дряхлый сент-элуаский шарабан покатил, наконец, по подъездной аллее к замку. Никто не остановил нас, но и не встретил. Не слишком дивясь такому приему, я соскочила на землю и направилась в дом. Ни прислуги, ни хозяев не было видно. Смертельно уставшая после двенадцатичасового переезда, я подумывала, что мне следует сделать в первую очередь: повидать старика или найти детей. Раздумья разрешились сами собой, ибо на лестнице я столкнулась с управляющим.

— Вы приехали, мадам? Как хорошо! Почему же никто не встречает вас?

— Я не задумываюсь над этим, сударь, потому что не знаю, считают ли меня здесь достойной такого приема.