От триумфа к катастрофе. Военно-политическое поражение Франции 1940 г. и его истоки - Александр Александрович Вершинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благодаря своему знанию парламентских кругов и умению манипулировать людьми, «сочетая обольщение и давление, призывы к здравому смыслу и играя на чувствах [депутатов – авт.]», Лаваль сумел «перетянуть» на свою сторону многих колеблющихся парламентариев[1739]. Его поддерживали влиятельные политики: мэр Бордо А. Марке, «успевший за время своей политической карьеры превратиться из социалиста в фашиста»[1740], и группа депутатов-пацифистов – сторонников перемирия, иронически названная «Коммуной Бордо», среди которых выделялся Жорж Бонне, бывший министр иностранных дел, один из инициаторов Мюнхенского соглашения 1938 г.[1741] Несогласные с ними депутаты, особенно те, кто настаивал на продолжении сопротивления Гитлеру, например, Анри де Кериллис, Леон Блюм, знали, что им угрожают банды Жака Дорио, лидера ультраправой Французской народной партии и известного коллаборациониста[1742].
Эти вооруженные отряды преследовали парламентариев, которые безоговорочно поддержали Республику, а колеблющихся депутатов «запугивали также близостью немецких войск, которые будто бы готовы расправиться с непокорными республиканцами с немецкой быстротой и основательностью»[1743]. По словам Р. Ремона, депутаты как левых, так и правых партий позже упрекали себя в том, что им не хватило смелости сплотиться перед нависшей над Республикой угрозой и «самим реформировать институты, пока еще оставалось время. Они были практически единодушны в осуждении частых [правительственных – авт.] кризисов, всесилия Палат [парламента – авт.], существования режима партий, но не оставались таковыми, когда речь заходила о демократии и принципе выборности»[1744].
Ж.-П. Азема, в свою очередь, отмечает, что французский политический класс «в итоге испытывал облегчение от [подписания – авт.] перемирия, будучи травмированным поражением», которое вызвало у него различного рода страхи: перед будущим, перед установлением власти военных, перед собственной беспомощностью. В своих политических маневрах он позволял легко манипулировать собой «активно действующему меньшинству», которое группировалось вокруг пораженцев из «Коммуны Бордо» во главе с А. Марке или вокруг П. Лаваля. Оно состояло также из перебежчиков из левого лагеря (Гастон Бержери, Жан Монтиньи) или представителей крайне правых объединений (Жан-Луи Тиксье-Виньянкур, Жан Ибарнегарэ, Жорж Скапини)[1745]. Но, конечно, главной объединяющей фигурой для французов оставался маршал Петэн.
По свидетельству Р. Ремона, «в последние дни июня 1940 г. едва ли нашлось бы много французов, кто не испытывал бы чувство признательности к этому пожилому человеку [Петэну – авт.], который, вместо того, чтобы испытывать радость от заслуженного отдыха, согласился вернуться в строй в подобной катастрофической ситуации и отдать себя полностью стране. Почти все поздравляли себя с этой неслыханной удачей для Франции – найти в ее несчастье человека, наделенного таким авторитетом». Так постепенно складывался миф о Петэне, и даже «наиболее преданные республиканской законности люди не увидели, что можно возразить [его приходу к власти 16 июня – авт.]»[1746]. Его простые и четкие объяснения ошибок политической системы, приведшей Францию к военному поражению, убежденность в скором крахе Великобритании, неизбежности и целесообразности перемирия, с которым не следовало тянуть, казались общественному мнению разумным и правильным выходом из крушения и хаоса, потрясших Францию. К тому же, у многочисленных французских верующих-католиков выступление Петэна ассоциировалось с божественным предначертанием. Противодействовать его политике означало для них «взбунтоваться против божественной воли». Эта религиозная составляющая мифа о Петэне способствовала укреплению его легитимности[1747].
Французская семья рассматривает портрет Петэна, 1940–1944 гг.
Источник: Agence Trampus
Схожую точку зрения высказывает и другой французский исследователь Ж.-М. Мейер. «Надо откровенно признать, – пишет он, – что подавляющее большинство страны, все перемешавшиеся между собой точки зрения были согласны с выступлением маршала [25 июня о целесообразности перемирия – авт.]… Радикалы и социалисты не были последними, кто присоединился к этой речи. Редко можно было встретить людей, думающих иначе, диссидентов, бунтовщиков». Политический класс выражал готовность «отдать себя в руки Петэна, спасителя и защитника»[1748].
О «некотором переломе в среде крупной буржуазии» в сторону сотрудничества с противником пишет в своих воспоминаниях К. К. Парчевский. По его утверждению, «соблазны непосредственных выгод оказываются для буржуазии сильнее разговоров о патриотизме и непомеркшей неприязни к грубым завоевателям. Остается все это как-то оформить, связать концы с концами и определить хотя бы чисто словесной формулой “классэ и пресизэ” (квалифицировать и уточнить). В Виши уже давно встали на этот путь» [1749]. С другой стороны, нельзя не отметить, что среди политиков и военных, а также далекого от государственного управления гражданского населения нашлись люди, и их число росло, которые не приняли перемирие, хотели продолжать борьбу, объединиться с единомышленниками против коллаборационистского режима Виши, создаваемого Петэном. И эта разобщенность общества являлась еще одним аспектом политического кризиса, в котором оказалась Франция.
П. Ори, описывая морально-психогическое состояние французских интеллектуалов в первые годы войны, среди которых, «особенно левых, наблюдалось широкое распространение пацифистских идей», утверждает, что с началом мирового конфликта и особенно после военного разгрома Франции «усилилась интеллектуальная растерянность», наблюдался «настоящий мировоззренческий шок». Первоначально «только небольшая группа фашистов считала, что в создавшейся ситуации [она – авт.] нашла подтверждение правильности своих тезисов», но в целом «отречение от прошлых заявлений не стало правилом в среде французских интеллектуалов»[1750]. Однако в трагические недели лета 1940 г. произошла «серьезная перестройка французского интеллектуального пространства, бесповоротная для того поколения. Верно одно: находясь перед лицом двух великих выборов 1940 г., отвергнуть или принять, пусть даже временно, немецкие порядки», большинство интеллектуалов пошло по первому пути, и здесь «была заметна [их политическая – авт.] эволюция в виде радикализации первоначальной позиции»[1751]. Андрэ Мальро, Раймон Арон, Рене Капитан и многие другие представители интеллектуальной элиты Третьей республики не раздумывали о своем решении продолжить борьбу за освобождение Родины и примкнули к де Голлю.
Следует также вспомнить утверждение известного французского ученого Ф. Бедарида о том, что, «несмотря на кризис национальной идентичности, дух решимости и способность к жертвенности [летом 1940 г. – авт.] проявились у трети населения Франции, у людей мотивированных, убежденных и уверенных [в правоте своего дела – авт.]»[1752]. Всем был известен пример героического и мужественного поведения бригадного генерала де Голля, продолжавшего на стороне Великобритании сопротивление нацистской Германии. Французские патриоты, бежавшие из вишистской Франции, получили возможность сражаться против врага в составе английских вооруженных сил, будучи членами сформированной в Лондоне де Голлем антифашистской военно-патриотической организации «Свободная Франция» (с июня 1942 г. – «Сражающаяся Франция»), которую он рассматривал как «зародыш» будущей французской государственности, утерянной после установления коллаборационистского режима Виши.
К концу 1940 г. к движению де Голля примкнуло
