Дама с единорогом - Ольга Романовская

— Что же Вам мешало жениться на мне?

— Вам ли не знать!

Опять молчание.

— Если бы Вы хотели…

— Жанна, Вы обещали!

— Я выполнила все свои обещания.

— Вам приятно быть вещью, которую продали?

— Меня продали в хорошие руки.

— В руки изменника! У меня есть доказательства, Жанна! Он обманывал Вас, он обманул Вашего отца! По его вине погибли невинные люди! Их резали, как свиней, а он смотрел!

Она низко опустила голову.

— Я буду молиться за спасение его души.

— А кто помолится за спасение Вашей? Изменников ждет мучительная смерть! Но если бы только смерть! Это пятно никогда не смыть, Ваш брат все потеряет, ему придется уйти в солдаты.

«Он изменил Вам, Жанна. Он предал Вас, Жанна. Он изменник, Жанна. Вы товар, Жанна. Он сбежит и бросит Вас. Ваша семья будет навек опозорена. Вы останетесь без средств, без крыши над головой. Беззубые вилланки будут плевать Вам в лицо. Вы в одной рубашке пойдете на эшафот», — вертелось у нее в голове. Она отчаянно зажимала уши, чтобы не слышать этого, но слова Леменора бились где-то там, в глубинах ее сознания и разрывали его на части. Жанна не могла верить и не могла не верить. Она молилась, но желанное спокойствие не приходило.

В день отъезда баннерета её мучила тоска, гнетущая ноющая тоска.

(«Уезжает… Живой. А я остаюсь одна… Господи, неужели нельзя сделать так, чтобы со мной всегда был кто-то? Кто бы любил меня, заботился обо мне… Неужели я так много прошу, неужели я этого не заслужила? Они даже не догадываются, что эти короткие встречи — желанное вознаграждение за долгие дни ожидания, за томительное одиночество, за ежедневные сомнения и страх. А он отругал меня, разбередил душу, посеял сомнения — и уехал. Но всё равно, храни его Господь!»).

Графиня стояла на верхней ступеньке крыльца, не решаясь попрощаться с ним: она была замужем. Да она и не знала, как с ним теперь прощаться.

— Я не могу согрешить в глазах людей. Я не желаю, чтобы говорили, будто я прелюбодейка, — думала она. — Если бы он хотел, он бы поцеловал меня, сказал бы мне что-нибудь наедине — но он не хочет.

Баннерет обернулся к ней, и графиня пожелала ему доброго пути.

Когда он уехал, она ещё несколько минут стояла на крыльце, будто пытаясь силой взгляда удержать Артура — бесполезно. Тоска заполнила её сердце; ей хотелось любить, безгранично, не отдавая себе отчёта в том, что и зачем она делает, — а любить было некого. Ветер раздувал её юбки, хлопал ими по её ногам, а ей казалось, что это душа рвётся туда, где счастье. Ведь где-нибудь да должно быть это счастье…

Джуди принесла накидку, накинула ей на плечи.

— Пойдемте, госпожа! — Служанка тронула её за плечо. — Я Вам травяного отвару налью.

— Отвару? — горько усмехнулась Жанна. — Он не поможет, пей его сама! Ступай, помоги Элсбет.

— Ох, заболеете Вы! И про ребёночка бы не забывали…

— Перестань причитать, я уже ухожу.

Она в сердцах толкнула тяжёлую дверь.

К Великому посту похолодало. Земля покрылась серебристым инеем, на полях лежал двухдюймовый снежный ковёр, водоёмы сковал прочный лёд.

Жанна целыми днями сидела у камина, вышивала, переделывала старые платья. В перерывах она вместе с управляющим и священником разбирала долговые книги, мечтая о будущей счастливой сытой жизни.

Постепенно холода отступили, и Джуди начала время от времени отлучаться из Уорша к деревенской родне, которую, не взирая на разногласия, всё же любила. Во время одной из таких прогулок, уже у самой развилки, её напугал цокот копыт. Приглядевшись, она заметила впереди, на большой дороге, всадников. Решив, что лучше скорее вернуться в замок, чем прозябать в томительном неведении, Джуди, самым коротким путём поспешила к Уоршу. Вынырнув их кустарника, служанка разглядела небольшой отряд, приближавшийся к замку.

— Ба, да тут целая армия! — прошептала она. — Никак, граф пожаловал за супругой. Только обрадуется ли она?

Разумнее было переждать, притаиться, но в дело вмешалось любопытство.

Когда доложили о приезде Норинстана, Жанна дышала воздухом в саду. Она не знала, как поступить. Первым порывом было впустить его и попытаться узнать, правду ли говорил о нём баннерет, спросить, почему он обманул её. Ведь должно же быть какое-то оправдание, и если он попросит прощения, она простит его. Да, непременно, простит, хоть и не сразу. Ей так хотелось его увидеть, снова услышать его голос, почувствовать себя в безопасности. Он любит её, он поймёт её, а она попытается понять его… Почему, почему она должна оттолкнуть его?

— Почему? — ответила гордость. — Потому что он обманул тебя, заставил тебя страдать, насильно сделал своей женой. Из-за него ты чуть не взяла грех на душу — и ты всё ещё думаешь о том, чтобы простить его?

Всё верно, он заставил её страдать. Ей хватит на всю жизнь. Этого не забывают.

— Он солгал тебе дважды, и вторая ложь гораздо страшнее, — отравлял сознание внутренний голос. — Он предатель, тебе подтвердил это человек, которому ты можешь полностью доверять. И это говорит не один человек — можно ли не верить? А твой муж… Он малодушно лгал тебе, пытался очернить другого. Он не думал о тебе, он думал только о себе.

— Нет-нет, неправда! — возражала Жанна.

— Но зачем же он так настаивал на отъезде? Не потому ли, что знал, что кара неизбежна? Баннерет говорил правду: из-за него ты взойдёшь на эшафот.

— Но ведь были мгновенья любви и счастья, — пыталось робко возразить сердце. — Разве они не стоят того? Разве его любовь не стоит того, чтобы быть ему верной до гроба?

— Вот именно, минуты. Минуты счастья и часы страданий. Если бы он любил тебя, лгал ли бы он тебе?

— У нас будет ребёнок.

— И что же? Его отцом должен был стать не он.

— Но я его люблю.

— Может, и любила… Но любовь требует доверия, а ты ему больше не веришь. Он сам убил любовь.

— Но его жена. Должна быть с ним в горе и радости.

— И на эшафоте тоже? — съязвил внутренний голос. — Он-то спасется, он мужчина, а ты? Твой брат? Ты хочешь, чтобы его лишили имени и выбросили в канаву?

Сердцу нечего было возразить.

Графиня велела передать, что не желает его видеть. Но Норинстан настаивал, угрожал, требовал объяснений, и она вынуждена была переговорить с ним.

Помолившись, Жанна приняла решение: она поговорит с ним наедине, под крышей, но под надежной защитой слуг.

— Скажите мужу, что я впущу его одного, — распорядилась она.

Разумеется, он не был доволен; все его лицо было еле сдерживаемый гнев. Быстро, по-хозяйски, войдя в зал, Роланд вперился глазами в жену и покосился на сопровождавших его слуг.