Интернет-журнал 'Домашняя лаборатория', 2008 №2 - Журнал «Домашняя лаборатория»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он был ужасен, чудовищен: на губах выступила пена, лицо набрякло, глаза блуждали, как у помешанного в пароксизме припадка. Княжна прижималась к стене, бледная до синевы, глаза ее вылезли из орбит, губы скривила гримаса страха.
— Уйди! — всхлипнула она. — Уходи отсюда!
— Не бойся, — прохрипел он. — Я не убью тебя. Я всегда тебя боялся; даже когда. когда ты была моей, я страшился чего-то и не верил тебе — не верил ни на секунду. И все же, все же я тебя… Я тебя не убью. Я — я хорошо знаю, что делаю. Я, я. — Он оглянулся, схватил флакон с одеколоном, вылил весь себе на руки, омочил лоб. — А-аах, — вздохнул он, — а-аах… Не бойся! Не… не.
Он несколько успокоился, упал на стул, склонил голову на руки…
— Ну вот, — сипло начал он, — ну вот, теперь можем и поговорить, правда? Видите — я спокоен. Даже… даже пальцы не дрожат… — Он вытянул руку, чтоб доказать это; рука ходила ходуном. — Теперь можем… без помех, не так ли? Я совсем успокоился. Можете одеться. Итак… ваш дядюшка сказал мне, что я. обязан… что дело моей чести — дать вам возможность… загладить… ложный шаг, и что я должен… ну, в общем, должен заслужить… титул, продаться и этим оплатить… ту жертву, которую вы…
Она выпрямилась, смертельно бледная, хотела что-то сказать.
— Погодите, — остановил он ее. — Я еще не. Вы все думали. у вас свои понятия о чести. Ну, так вы страшно ошиблись. Я — не рыцарь. Я. сын сапожника. Это неважно, но… я — парий, понимаете? Низко рожденный, ничтожный мужик. У меня нет никакой чести. Можете выгнать меня как вора или засадить в крепость. Но я не сделаю того, что вы хотите. Кракатит я не дам. Можете думать… например, что я подлец. Я мог бы вам рассказать, что я думаю о войне. Я был на войне… и видел удушливые газы… и знаю, на что способны люди. Я не отдам кракатит. Да что вам объяснять? Вы все равно не поймете; вы — всего лишь татарская княжна и стоите слишком высоко… Я только хочу сказать, что не сделаю, по-вашему, и что я покорно благодарю за честь… Впрочем, я даже помолвлен; правда, я не знаю ее, но я обручился с ней… Вот вам еще одна моя низость. Сожалею, что я вообще не стоил вашей жертвы.
Она стояла, окаменев, впиваясь ногтями в стену. Была страшная тишина — только среди невыносимого молчания слышался скрип ногтей, царапающих штукатурку.
Прокоп поднялся медленно, тяжело:
— Хотите вы сказать что-нибудь?
— Нет, — выдохнула она и вперила в пустоту огромные глаза. Распахнувшийся пеньюар открывал мальчишески стройную фигуру княжны; Прокоп готов был проползти по полу, лишь бы поцеловать ее дрожащие колени.
Он приблизился, умоляюще сжав руки, сдавленным голосом заговорил:
— Княжна, теперь меня увезут… как шпиона или еще под каким-нибудь предлогом… Я не стану больше сопротивляться. Будь что будет, я готов. Знаю — я больше вас не увижу. Вы ничего мне не скажете на прощанье?
Губы княжны дрожали, но она промолчала; боже, на что она смотрит там, в пустоте?
Подошел к ней вплотную.
— Я любил вас, — выдавил он из себя. — Любил вас больше, чем умел выразить. Я низкий и грубый человек, но теперь могу вам сказать, что… любил вас иначе… и больше. Я брал вас. обнимал в страхе, что вы — не моя, что вы от меня ускользнете; я хотел убедить себя… И никогда не мог убедиться. Вот почему я… — Не отдавая себе отчета, он положил руку ей на плечо; она затрепетала под легонькой тканью пеньюара. — Я любил вас… как отчаявшийся…
Княжна подняла на него глаза.
— Милый, — шепнула она, и по бледному ее лицу пробежала горячая волна крови.
Он быстро наклонился, поцеловал потрескавшиеся губы; она не противилась.
Прокоп скрипнул зубами:
— Как это, как это, что я и сейчас тебя люблю?
Бешеным рывком он оторвал ее от стены, обхватил своими медвежьими лапами. Она забилась с такой силой, что, если б он разжал руки, — упала бы наземь; и он еще крепче сжал ее, едва удерживаясь на ногах, так яростно она сопротивлялась. Она извивалась, стиснув зубы, конвульсивно упираясь руками в его грудь; волосы ее упали на лицо, она кусала их, чтоб подавить крик, отталкивала Прокопа, изогнувшись назад, кидаясь во все стороны, как в припадке падучей. Это была бессмысленная, безобразная сцена; он думал только о том, что нельзя ей дать упасть на пол, нельзя опрокинуть стул, и что. что было бы с ним, если б она вырвалась? Он бы провалился от стыда! Прокоп рванул княжну к себе, зарылся губами в спутанные волосы; нашел пылающий лоб; а она в отвращении отворачивала лицо и отчаянно старалась ослабить тиски его рук.
— Дам, дам кракатит, — холодея от ужаса, услышал он собственный голос. — Ддддам, слышишь? Все отдам! Пусть война, новая война, новые миллионы убитых… Мне… мне все равно. Хочешь? Скажи только слово… Я же говорю, что отдам кракатит! Клянусь, я… я тебе кляннн… Люблю тебя, слышишь? Будь… будь что будет! И даже если погибнет весь мир… Я люблю тебя!
— Пусти! — жалобно кричала она, вырываясь.
— Не могу, — простонал он, зарывшись лицом в ее волосы. Я самый презренный из людей… Я пре… предал весь мир, весь человеческий род… Плюнь мне в глаза, но не вы-гоняй меня! Почему я не могу отпустить тебя? Я отдам кракатит, слышишь? Я поклялся; но теперь дай мне забыться! Где… где твои губы? Я подлец, но целуй меня! Я про… пропал…
Он зашатался, словно падая; теперь княжна могла вырваться — он взмахнул руками, чтоб удержаться; но она запрокинула голову, отбросила волосы назад, подставила губы. Он обхватил ее, безвольную, податливую; целовал сомкнутые губы, пылающие щеки, шею, глаза… хрипло всхлипывал — она не сопротивлялась, бессильно повиснув у него на руках. Испуганный ее мученической неподвижностью, он отпустил ее, отступил на шаг. Княжна пошатнулась, провела рукой по лбу, слабо улыбнулась о, какой жалкой была эта попытка улыбнуться! — и обвила руками его шею.
XLV
Они лежали без сна,
