Интернет-журнал 'Домашняя лаборатория', 2008 №2 - Журнал «Домашняя лаборатория»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На другой день Прокоп уже сидел в постели и торжественно принимал визитеров. Все гости, правда, разъехались, но толстый кузен еще задержался в замке и изнывал от скуки. Прибежал несколько смущенный Карсон, но все сошло хорошо; Прокоп не упоминал о том, что было, и под конец Карсон проболтался, что страшные взрывчатки, которые Прокоп составил в последние дни, показали при испытании такую же взрывную силу, как у опилок; короче — короче, Прокоп, вероятно, был уже в сильном жару, когда делал их. Эту весть пациент тоже принял спокойно — лишь немного погодя расхохотался.
— Ну, знаете, — добродушно заметил он, — все же я порядком нагнал на вас страху!
— Нагнали, нагнали, — охотно согласился Карсон. — В жизни я так не дрожал за себя и за комбинат!
Приплелся Краффт, зеленый, сокрушающийся.
Оказывается, ночью он совершал обильные возлияния в честь своих чудодейственных флюидов, и теперь ему было очень нехорошо. Он горько жаловался, что навсегда утопил в вине свою телепатическую силу и обещал себе с нынешнего дня вести аскетический образ жизни, отвечающий учению индийских йогов.
Пришел и дядюшка Шарль, он был tres aimable[52] и тонко сдержан. Прокоп был ему благодарен: le bon prince нашел тот же симпатичный тон, что и месяц тому назад, снова стал обращаться к Прокопу на вы и весело рассказывал истории, случавшиеся с ним.
Лишь когда разговор отдаленно касался княжны, на всех нападала некоторая стесненность.
А княжна тем временем в другом крыле замка сухо, болезненно кашляла и каждые полчаса принимала Пауля, обязанного докладывать, что делает Прокоп, что он ел и кто к нему пришел.
К Прокопу еще возвращался жар, сопровождаемый кошмарами. Он видел во сне темный сарай и бесконечные ряды бочек с кракатитом; перед сараем расхаживал солдатик с винтовкой — вперед, назад, вперед, назад; больше ничего, но это было жутко.
Потом ему снилось, что он опять на войне; перед ним бескрайнее поле с мертвыми телами, все мертвы, и он сам мертв, вмерз в землю, покрытую льдом; один только Карсон идет, спотыкаясь о трупы, ругается сквозь зубы и нетерпеливо поглядывает на часы. С противоположной стороны, дергаясь, неестественно передвигая ноги, приближается парализованный Хаген; но идет он удивительно быстро, скачет, как кузнечик, стрекоча при каждом судорожном движении, Карсон небрежно здоровается, что-то говорит ему; Прокоп тщетно напрягает слух, он ничего не слышит — наверно, слова уносит ветер; Хаген длинной тощей рукой показывает на горизонт; о чем они говорят? Хаген отворачивается, поднимает руку и вынимает изо рта желтые лошадиные челюсти с зубами; вместо рта у него — черный провал, и он беззвучно хохочет. Другой рукой он выковыривает из глазной впадины огромный глаз и, держа его между пальцами, подносит к лицам мертвецов; а желтые челюсти в другой его руке скрипуче отсчитывают: "Семнадцать тысяч сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три". Прокоп не может отвернуться — ведь он мертв; страшный кровавый глаз остановился над его лицом, лошадиные челюсти проскрежетали: "Семнадцать тысяч сто двадцать девять", и лязгнули зубами. Теперь Хаген удаляется, все время считая павших; а через трупы бежит вприпрыжку княжна, бесстыдно задрав юбку выше нижних штанишек, она приближается к Прокопу и машет татарским бунчуком, как хлыстиком. Вот она остановилась над Прокопом, пощекотала бунчуком у него под носом, пнула ногой в голову, будто проверяя — мертв ли. Из лица его брызнула кровь, хотя он действительно мертв, так мертв, что чувствует внутри сердце, смерзшееся в комок льда; и все же он не может вынести вида ее стройных ног. "Милый, милый", — шепнула она и медленно опустила юбку, встала на колени у его головы, легонько провела ладонью по груди. И вдруг вырвала из его нагрудного кармана толстый перевязанный пакет, вскочила, яростно порвала его на куски и разбросала по ветру. Потом, раскинув руки, закружилась, и все кружилась, кружилась, топча трупы, пока не исчезла в ночной темноте.
XLIII
Прокоп не видел княжны с той поры, как она слегла; она только писала ему по несколько раз в день коротенькие, горячие письма, которые больше скрывали, чем рассказывали. От Пауля Прокоп слышал, что она то лежит, то встает и ходит по комнатам; он не мог понять, почему же она не придет к нему; сам он уже поднялся с постели и ждал, что хоть на минутку позовет она его к себе! Не знал Прокоп, что у княжны открылось кровохарканье, что в легких ее внезапно активизировалась каверна; она не писала ему об этом — наверно, боялась вызвать в нем отвращение, боялась, что ее давние поцелуи будут жечь его губы… но главное, главное ужасало ее то, что она не удержится и снова станет целовать его горячечными губами. Прокоп и не подозревал, что в его собственной мокроте доктора обнаружили следы инфекции, что это заставляет княжну в отчаянии и страхе обвинять себя; короче, он не знал решительно ничего, злился, что с ним так нянчатся, когда он себя чувствует уже почти здоровым, и цепенел в холодной тоске, когда проходил еще день, а княжна не выказывала желания повидаться с ним. Я ей надоел, сообразил он; всегда я был для нее минутным капризом, не больше. Он подозревал ее во всевозможных грехах; не хотел унижаться, не желал сам настаивать на свидании, почти не писал ей, только сидел в кресле с холодеющими руками и ногами и ждал — она придет, позовет, вообще случится что-нибудь…
В солнечные дни ему уже разрешалось выходить в парк, разрешалось сидеть на осеннем солнышке, укутавшись пледами; с каким удовольствием сбросил бы он эти пледы, побродил бы где-нибудь у пруда наедине со своими черными мыслями — но всегда при нем дежурит Краффт, или Пауль, или Хольц, или даже сам Рон, мягкий, задумчивый поэт Шарль; у него все время что-то вертится на языке, однако он никогда этого не высказывает, он только рассуждает о науке, личной одаренности, об успехе и героизме — обо всем на свете. Прокоп рассеянно слушает его; у него создается впечатление, что почему-то le bon prince стремится пробудить в нем благородное честолюбие. Неожиданно Прокоп получил письмо от княжны, она бессвязно просила его держаться крепче и не быть застенчивым. Тотчас после этого Рон привел к нему подтянутого пожилого господина, в котором все выдавало офицера, переодетого в штатское. Подтянутый господин принялся расспрашивать Прокопа о его планах на
