Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как-то вечером, когда особенно тяжело было у неё на сердце, она, вздохнув, сказала:
– Увы, наперекор церкви, королю, наперекор всему, госпожа де Лиль-Адан осталась всё той же скверной Империей.
Она едва могла сдержать ярость, глядя на супруга, находившегося в цвете лет, обладающего всем, о чём мог он мечтать: богатством, милостью короля, безмерной любовью жены, лишь одному ему даримыми несравненными усладами; и при всём том недоставало ему, главе знатного рода, лишь одного: увидеть своё потомство. Чем больше она об этом думала, тем больше желала умереть, вспоминая, как был он добр и снисходителен к ней, не исполнившей своего долга жены, не родившей ему ребёнка и уже не могущей родить. Скрыв свою печаль глубоко в сердце, она решилась принести жертву, достойную великой любви; и прежде чем осуществить своё геройское намерение, удвоила она любовь свою, прилежней прежнего стала холить свою красоту, следовала наставлениям учёных, желая сохранить её во всём блеске, в чём и преуспела.
В то время дворянину Монморанси наконец удалось склонить свою дочь к замужеству, и повсюду шли толки о предстоящем её браке с неким дворянином Шатильоном. Однажды госпожа Империа, отослав своего мужа на охоту, сама отправилась за три мили в соседнее поместье Монморанси, где обитала тогда вышеназванная девица. Подъехав к воротам, Империа вошла в сад и велела слуге оповестить молодую госпожу, что некая незнакомая дама прибыла по весьма неотложному делу и просит принять её. Весьма смущённая словами слуги, который пространно доложил о красоте и любезном обхождении незнакомки, а также о пышной её свите, девица Монморанси поспешила спуститься в сад, где и встретилась со своей соперницей, которая и в самом деле была ей незнакома.
– Дорогая моя, – проговорила несчастная Империа, обливаясь слезами при виде девицы, столь же юной и прекрасной, какой и она была когда-то, – вас принуждают выйти замуж за господина Шатильона, хотя вы любите графа де Бомона. Но верьте моему пророчеству и запомните: тот, кого вы любите, изменил вам лишь потому, что попал в тенёта, в каких и ангел запутался бы, и он освободится от своей старой жены прежде, чем листья спадут с деревьев. А тогда ваша верная любовь будет увенчана цветами. Итак, найдите в своём сердце твёрдость, откажитесь от предложенного вам замужества, и вы найдёте счастье с любимым. Поклянитесь мне крепко любить графа, самого благородного из мужчин, никогда не огорчайте его, умолите его передать вам все тайны любви, открытые ему госпожой Империей, ибо, следуя им, для вас, такой юной, нетрудно будет изгладить из памяти его воспоминание о старой женщине.
Девица Монморанси, поражённая подобными речами, не нашлась что ответить сей королеве красоты, которую она приняла за некую фею, и осталась бы при том убеждении, если б один из работников не сказал ей, что дама эта не кто иная, как сама госпожа де Лиль-Адан. Хотя посещение Империи показалось девице Монморанси загадочным, однако она объявила отцу, что даст ответ на сделанное ей предложение лишь осенью; ведь любовь верит всем нелепым обольщениям, которыми манит её, как медовыми пряниками, надежда, коварная, но любезная сердцу подруга. Когда начался сбор винограда, Империа целый месяц не отпускала от себя мужа, дарила ему столь жгучие наслаждения и с такою щедростью, что любой бы решил, что она задалась целью довести его до бессилия, а самому ему казалось, что каждую ночь приходит на его ложе другая женщина. Наутро Империа просила мужа не забывать её любви, в которой достигла она высшего совершенства.
И ещё говорила, желая узнать все мысли друга:
– Бедный мой Лиль-Адан, мы с тобой неразумно поступили! Двадцатилетний юноша женился на старухе, которой тогда было под сорок.
На что отвечал он, что был весьма счастлив, что многие завидовали ему, и ни одной девушке не сравниться с ней, и пусть она состарится, ему милы будут даже её морщины, и уверял, что и в могиле она будет прекрасна и её косточки для него дороги.
Слыша такие ответы, исторгавшие слёзы из её глаз, она однажды утром лукаво заметила, что девица Монморанси весьма хороша собой и до сих пор хранит ему верность. На эти речи Лиль-Адан ответил, что она огорчает его, напомнив ему единственную вину, которую он за собой знает, а именно: измена слову, данному первой своей милой. Но ведь любовь к ней Империа сама погасила в его сердце. Выслушав это чистосердечное признание, она крепко обняла друга и прижала к себе, тронутая его прямотой, ибо другой на его месте был бы разгневан.
– Дорогой друг мой, – промолвила она, – вот уже несколько дней, как я страдаю от боли, сжимающей моё сердце; это сжатие ещё в юные годы угрожало мне смертью, приговор этот подтвердил и арабский врач. Если уж суждено мне умереть, то прежде я хочу услышать от тебя нерушимую клятву рыцаря: взять себе в жёны девицу Монморанси. И я так уверена в близости конца своего, что оставляю тебе всё моё состояние при условии этого брака.
Услышав подобные слова, граф побледнел, и ноги у него подкосились при единой мысли о вечной разлуке с женой.
