Алексей Михайлович - Игорь Андреев

Более существенной переменой в системе управления государством стало создание Алексеем Михайловичем Приказа Тайных дел, или Тайного приказа.

Несомненно, одна из причин появления этого странного учреждения кроется в личности монарха. Тайный приказ — прямое порождение того стиля, который был избран царем для общения с подданными.

Два обстоятельства наложили отпечаток на манеру общения Тишайшего с подданными. Выше уже не раз подчеркивалось, с каким трепетом он воспринимал величие своего сана. Однако пора юношеских рефлексий со временем прошла. В привычках и в мыслях, в манере и в стиле обращения с людьми явились властность и внутренняя убежденность, что все, что он делает, делается по Божьему попущению. Но приобретенное — не прирожденное. Крепнувшая авторитарность Алексея Михайловича причудливо уживалась с добродушием, доходящим до благодушия — черты, быть может, и простительной для обыкновенного человека, но пагубной для правителя и его подданных. В общении с людьми благодушие оборачивалось попустительством и непоследовательностью. Царь мог грозно распекать и сурово наказывать за ничтожные упущения и одновременно легко уступать и прощать серьезные проступки. Тишайший, кажется, сам иногда укорял себя за такое поведение.

В 50-е годы встречается все больше признаков того, что Тишайший всерьез задумывался над тем, как одолеть эту свою «слабость» и как побудить «злохитростных» подданных служить без послаблений. В осуществлении этого намерения Тайному приказу отводилось центральное место. Приказ, который возглавлял сам государь, должен был подгонять, подстегивать служилого человека, порождая ощущения постоянного царского догляда. Это не просто слова. Все знали, что появление подьячего Тайного приказа или грамотки из него означало, что делом заинтересовался государь. А значит, и милостливое слово, и наказание могли теперь последовать незамедлительно.

Интерес Алексея Михайловича мог проявляться по-разному. Чаще всего из Тайного приказа приходила грамотка или приезжал человек с изустным приказом. «Такова государева грамота послана по указу думного дьяка Семена Заборовского, а с тем указом приходил из Приказу Тайных дел подьячий Артемий… словесно», — читаем в одном из документов, который приоткрывает механику царского управления — царь не напрямую обращался к исполнителям, а через стоявший над ними приказ, в данном случае через Разряд. Нередко эти «изустные наказы» подьячие и доверенные лица Тайного приказа должны были передавать «наодине», «одному сказать тайно». В затруднительных случаях приказные дельцы напрямую обращались в Тайный приказ за указанием. Важно, однако, подчеркнуть «заочный» характер общения Алексея Михайловича с исполнителем[382].

Царский контроль мог быть гласным и негласным. В Тайном приказе чаще всего прибегали к последнему. Для большинства служилых и приказных людей это было страшнее всего. Что проведает государь и как ему донесут?! О секретных миссиях подьячих Тайного приказа ходили самые жуткие слухи. Иные готовы были пугаться и того, чего не было. Не случайно перед посланцами Тайного приказа, людьми малородными, заискивала даже первостатейная знать. «Страшась царского гневу… тех подьячих дарят и почитают выше их меры», — должно быть, не без зависти отмечал Котошихин.

Доходило до того, что объявлялись самозваные сотрудники Тайного приказа, отличные от гоголевского Хлестакова разве только тем, что воспроизводили ситуацию бессмертного «Ревизора» не по случаю, а вполне сознательно. В такой роли выступил на Украине писарь полка Венедикта Змеева Иван Гордеев. Он привел в трепет не одного начального человека, прежде чем его поймали и отправили в Москву на расправу.

Очень скоро в представлении современников царский тайный догляд приобрел гипертрофированный характер. «Царь по ночам осматривает протоколы своих дьяков: он проверяет, какие решения состоялись и на какие челобитные не дано ответа… Дворяне у него в шпионах и шпионы повсюду», — сообщали иностранцы.

Котошихин также не обошел в своем сочинении этот вопрос. Но говорит он несколько спокойнее и точнее — то множество «шпионов», которые у иностранцев заполонили весь аппарат и армию, сокращается у него до штата Тайного приказа. По словам беглого приказного, служащие «посылаются… с послами в государства, и на посольские съезды, и в войну с воеводами для того, что послы в своих посолствах много чинят не к чести своему государю… И те подьячие над послы и над воеводами подсматривают и царю, приехав, сказывают»[383].

Возложенные на приказ функции побуждали царя с особой тщательностью подбирать людей. В Тайном приказе собрались люди по-своему недюжие — хорошие организаторы, знающие и цепкие администраторы. Отличительной их чертой была исполнительность. Царь, готовый еще терпеть своеволие от людей родовитых, вскипал при одном только намеке на непослушание «своих» приказных. И они старались, памятуя, что при всех царских строгостях им несказанно повезло — они были на виду.

Штат приказа никогда не отличался многочисленностью. Алексей Михайлович шел на это вполне сознательно: в сундуках и ящиках приказа хранилась столь секретная документация, что доступ к ней должны были иметь немногие люди. Особенно важными были бумаги военные и дипломатические. Именно поэтому широкое распространение получила здесь практика рассылки тайных наказов и наставлений. В этом смысле Тайный приказ возвращался к исходному толкованию «тайное государево дело», то есть дело, которое ведомо только государю и немногим особым слугам. Посылая грамотку Ю. Долгорукому, Тишайший наказывал: «И ты б, боярин наш и воевода, держал бы у себя тайно, чтоб ее нихто б не ведал».

Немало документов Тайного приказа написано шифром — «тайной азбукой». Царь нередко сам составлял ее. На пожалованном в Саввин монастырь колоколе по его указу была сделана шифрованная надпись с таким завершением: «…А подписал аз, царь и государь всеа Русии самодержец своею рукою премудрым писмом своего слогу и вымыслу 12 азбуками. Лето 7161»[384]. В увлеченности Алексея Михайловича тайнописью было что-то детское. Разумеется, сам Тишайший с негодованием отверг бы подобное предположение и сослался на необходимую разумную осторожность в делах. В самом деле, он не раз имел повод для огорчений, терпя без видимых причин неудачи за столом переговоров или на полях сражений. При этом речь идет не о банальной продаже сведений противной стороне, хотя последнее случалось, причем в неизмеримо больших размерах, чем представляется. Чтобы расстроить планы, хватало прозаической болтливости излишне информированных дипломатов и воевод. Этим и объясняется стремление царя ограничить круг людей, имеющих доступ к государственным тайнам.