Верный садовник - Джон Карре

Но Блюм точно замечает его. Поднимает голову, как только Вудроу входит в палату. Блюм поднимается с кровати Тессы, наклоняется, чтобы что-то шепнуть ей в ухо, потом идет к нему, протягивает руку, шепчет: «Добро пожаловать», – как мужчина – мужчине. Добро пожаловать куда? К Тессе, чтобы убедиться в хороших манерах ее любовника? Или в этот ад человеческого страдания? Но ответ Вудроу предельно вежлив: «Рад видеть тебя, Арнольд», – и Блюм скромно ретируется в коридор.

«Английские женщины кормят детей, соблюдая рамки приличий», – подумал Вудроу, хоть и не считал себя экспертом в этом вопросе. Глория определенно их соблюдала. Да, они расстегивали блузку, но при этом искусно скрывали то, что находилось под ней. Но Тесса в спертом африканском воздухе не скромничает. Она обнажена до талии, прикрытой все той же кангой, аналогичной наряду старухи, и пока она прижимает младенца к левой груди, правая висит у всех на виду и ждет. Выше талии Тесса очень худенькая, чуть ли не прозрачная. Груди ее, даже после родов, небольшие и идеальной формы, какими он себе их и представлял. Младенец черный. Исссиня-черный на фоне мраморной белизны ее тела. Одна крохотная черная ручка нашла грудь, которая его кормит, и Тесса смотрит, как миниатюрные пальчики медленно перебирают кожу. Потом она поднимает огромные серые глаза и встречается взглядом с Вудроу. Он пытается что-то сказать, но не находит слов. Наклоняется и, взявшись рукой за левую от нее спинку кровати, целует в бровь. При этом с удивлением замечает блокнот с той стороны кровати, где сидел Блюм. Блокнот лежит на столике, рядом со стаканом воды и двумя шариковыми ручками. Он открыт, и она что-то писала в нем, знакомым ему неровным почерком. Он садится на кровать, все еще в поиске приличествующих слов. Но молчание нарушает Тесса. Голос у нее слабый, натужный от боли, которую ей пришлось перетерпеть, но в этом голосе слышатся насмешливые нотки, какие всегда присутствовали в разговорах с ним.

– Его зовут Барака. Это означает угодный богу. Но ты это знаешь.

– Хорошее имя.

– Ребенок не мой. – Вудроу молчит. – Мать не может его кормить, – поясняет Тесса. Говорит медленно, словно в глубокой задумчивости: еще сказываются последствия анестезии.

– В таком случае ему повезло, что у него есть ты, – отвечает Вудроу. – Как твое самочувствие, Тесса? Ты и представить себе не можешь, как я за тебя тревожился. Ужасно жаль, что все так вышло. Кто приглядывает за тобой, кроме Джастина? Гита, кто еще?

– Арнольд.

– Я хотел сказать, помимо Арнольда.

– Ты как-то говорил мне, что я привлекаю к себе случайные стечения обстоятельств, – его вопрос она проигнорировала. – Выходя на линию огня, я вызываю его на себя.

– Я восхищался тобой за это.

– По-прежнему восхищаешься?

– Разумеется.

– Она умирает, – взгляд переместился к противоположной стене. – Его мать. Ванза, – она смотрела на женщину со свешивающейся рукой и молчаливого подростка, сидевшего рядом. – Давай, Сэнди. Разве ты не собираешься спросить об этом?

– О чем?

– О жизни. Которая, как говорят нам буддисты, и есть первая причина смерти. Перенаселении. Недоедании. Ужасной антисанитарии, – она обращалась к младенцу. – И жадности. В конкретном случае жадных людях. Это чудо, что они не убили и тебя. Но они не убили, не так ли? Поначалу они приходили к ней дважды в день. Они были в ужасе.

– Кто они?

– Обстоятельства. Жадные обстоятельства. В чистейших белых халатах. Они наблюдали за ней, щупали, что-то назначали, говорили с сестрами. Теперь перестали приходить. – Ребенок причиняет Тессе боль. Она перекладывает его поудобнее и продолжает: – Для Христа это нормальное дело. Христос может сесть у кровати умирающих, произнести магические слова, люди оживают, и все аплодируют. Обстоятельства сделать этого не могут. Вот почему они уходят. Они убили ее, а магических слов не знают.

– Бедняги, – говорит Вудроу в надежде рассмешить.

– Нет, – Тесса поворачивается к нему, кривится от боли, мотает головой в сторону противоположной стены. – Бедняги – они. Ванза. И мальчишка, сидящий на полу. Киоко, ее брат. Твой дядя прошел восемьдесят километров от своей деревни, чтобы отгонять от тебя мух, не так ли? – говорит она младенцу, приподнимает его, легонько постукивает по спине, пока он не отрыгивает, потом перекладывает к другой груди.

– Тесса, послушай меня, – Вудроу наблюдает, как она меряет его взглядом. Она знает этот голос. Она знает все его голоса. Он видит тень подозрительности, пробегающую по ее лицу, и не продолжает. «Она послала за мной, потому что я ей понадобился, но теперь вспомнила, кто я такой». – Тесса, пожалуйста, выслушай меня. Никто не умирает. Никто никого не убивал. У тебя жар, все это плоды твоего воображения. Ты страшно утомлена. Отдохни, Тесса. Позволь себе отдохнуть. Пожалуйста.

Она вновь сосредоточивается на младенце, подушечкой пальца легонько касается его щеки.

– Ты – самое прекрасное существо, к которому я прикасалась в своей жизни, – шепчет она. – И, пожалуйста, не забывай об этом.

– Я уверен, что он не забудет, – вставляет Вудроу, и его голос напоминает ей, что она не одна.

– Как теплица? – спрашивает Тесса. Так она называет посольство.

– Цветет и пахнет.

– Вы можете собрать вещички и завтра отправиться домой. Разницы никто не заметит.

– Ты всегда мне это говоришь.

– Африка здесь. Вы – там.

– Давай поспорим об этом, когда ты наберешься сил, – миролюбиво предлагает Вудроу.

– А мы сможем?

– Конечно.

– И ты будешь слушать?

– Каждое слово.

– И тогда мы сможем сказать тебе о жадных обстоятельствах в белых халатах. И ты нам поверишь. Договорились?

– Нам?

– Арнольду.

Упоминание Блюма возвращает Вудроу на землю.

– Я сделаю все, что в моих силах. О чем бы ты ни попросила. В рамках разумного. Я обещаю. А теперь попытайся отдохнуть. Пожалуйста.

Она обдумывает его слова.

– Он обещает сделать все, что в его силах, – говорит Тесса младенцу. – В рамках разумного. Да, настоящий мужчина. Как Глория?

– Очень волнуется за тебя. Посылает наилучшие пожелания.

Тесса шумно выдыхает, с ребенком у груди откидывается на подушки, закрывает глаза.

– Тогда иди к ней домой. И не пиши мне больше писем. И оставь Гиту в покое. Она тоже в эти игры не играет.

Он поднимается и поворачивается, подсознательно ожидая увидеть Блюма у двери, в той позе, которая ему особенно противна: Блюма, привалившегося к косяку, с большими пальцами, по-ковбойски засунутыми за ремень, белозубой улыбкой, сверкающей в черной бороде. Но дверной проем пуст, коридор темен и без окон, освещен, как бомбоубежище, тусклыми лампочками. Вудроу идет мимо сломанных каталок, на которых лежат недвижные тела, вдыхая запахи крови и экскрементов, смешанные со сладковатым, конским запахом Африки. Идет и думает, а не из-за всей ли этой мерзости его так влечет к ней. «Я провел всю жизнь, убегая от реальности, но эта реальность притягивает меня обратно».

Он спускается в заполненный толпой вестибюль и видит Блюма, который что-то горячо доказывает другому мужчине. Сначала слышит только голос – не слова, резкий, обвиняющий, эхом отражающийся от стальных балок. Потом приходит черед мужчины. Некоторые люди, даже увиденные однажды, застревают в памяти. Таким и становится для Вудроу второй мужчина, крепкого сложения, с большим животом, мясистым, блестящим от пота лицом, на котором написано отчаяние. Его светлые волосы заметно поредели. У него ротик бантиком, в круглых глазах – обида. Руки в веснушках и очень сильные. Рубашка цвета хаки у воротника потемнела от пота. Остальное тело скрывает белый медицинский халат.

И тогда мы сможем сказать тебе о жадных обстоятельствах в белых халатах. Вудроу движется к ним. Подходит чуть ли не вплотную, но ни одна голова не поворачивается. Они слишком увлечены спором. Он широкими шагами проходит мимо незамеченным. Их громкие голоса тают вдали.

Автомобиль Донохью стоял на подъездной дорожке. Увидев его, Вудроу пришел в ярость. Взлетел на второй этаж, принял душ, надел чистую рубашку, но ничуть не успокоился. В доме стояла необычная для субботы тишина, но, выглянув в окно ванной, Вудроу понял, в чем дело. Донохью, Джастин, Глория и дети сидели за столом в саду и играли в «Монополию». Вудроу терпеть не мог все настольные игры, но к «Монополии» питал особую, ничем не объяснимую неприязнь, в чем-то схожую с неприязнью к «друзьям» и другим членам непомерно раздутой общины разведчиков. «Какого дьявола он посмел вернуться сюда, когда я настоятельно просил его держаться подальше от моего дома? И что это за муж, если он садится играть в такую веселую игру, как «Монополия», буквально через несколько дней после того, как убили его жену?» Гости, как Вудроу и Глория частенько говорили друг другу, цитируя китайскую пословицу, подобны рыбе: на третий день начинают пованивать. Но Глория с каждым днем проникалась к Джастину в се большим сочувствием.