Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) - Олег Верещагин

— Назад! — крикнул я и сам удивился своему голосу — злому и отрывистому. Похожему на короткий лай.

Негр на носу поднялся в рост, прикрываясь щитом и отводя правую руку, в которой блестел длинный нож.

Я задержал дыхание и нажал спуск.

"Трах!" — подпрыгнул револьвер.

Негр вскинулся, взмахнул руками и полетел в воду.

Крики смолкли тут же. Лодка резко развернулась и помчалась обратно — даже не попытавшись подобрать плавающего ничком товарища.

— Убил, — сказала Танюшка. Я дёрнул плечом, открыл шторку барабана и перезарядил к-мору. Горячая гильза увесисто булькнула в воду.

— Олег, ты его убил.

Руки у меня не дрожали.

Тело убитого колыхалось в волнах.

— Тань, надо грести, — я повернулся, сунул револьвер в кобуру и тщательно её застегнул. У Танюшки зелень выступила даже вокруг рта. — Надо грести, — повторил я.

* * *

Я постарался оттолкнуть плот от берега. Танюшка выплясывала на берегу, поспе-шно одеваясь и бросая взгляды на реку. А у меня кружилась голова — позорно кружилась, но мне было так плохо, что я не боялся этого. За все свои четырнадцать лет в обморок мне падать ещё не приходилось, а вот поди ж ты… Не помню, как я оделся — перед глаза-ми снова и снова вставал стоп-кадр: падающий в воду негр, которого я убил. Я твердил себе снова и снова, что негры убили бы нас, не выстрели я, но лучше не становилось. "И чего меня так развезло, — вяло думал я, — сперва-то всё хорошо было?.."

— Олег, тебе плохо? — встревожилась Танюшка. Я кивнул — просто уронил голову. — Из-за этого? Олег, они бы нас убили, ты же нас спас!

— Да знаю я всё это, Тань, — я буквально заставлял себя одеваться. — Всё равно плохо… Да ладно, — я приказал себе встряхнуться, — пошли, я разойдусь

38.

И всё-таки заставил себя бодро зашагать впереди Танюшки вверх по склону — к ле-су.

* * *

Этот берег Ергени зарос почти исключительно дубами — невообразимо охватисты-ми, невысокими, но чудовищно кряжистыми. Только изредка встречались островки высо-ких стройных ясеней, да на полосах луговин — словно кто-то прочесал лес чудовищными граблями — росли высокая сочная трава и кусты орешника. На одной из опушек Танька нашла невесть каким чудом выросшие в конце июня белые — семь штук, крепких и нечер-вивых.

Давно уже надо было остановиться, но мы шли и шли, пока солнце не село за дере-вья окончательно. Тогда мы — не сговариваясь, молча — улеглись под "первый попавшийся" дуб, спина к спине, и как-то сразу уснули, выключились…

…Помню, что мне снилась мама, и я проснулся, захлебнувшись слезами. Лицо у меня было мокрое. Наяву я уже года два не плакал, даже если было больно, обидно, страшно или трудно, да и спал давным-давно спокойно. Но сейчас мне не было стыдно, и я, уже проснувшись, ещё какое-то время тихо всхлипывал, пока сон уплывал всё дальше и дальше.

Солнце почти село, было полутемно. На краю прогалины несколько оленей щипали траву — когда я приподнялся, они разом вздёрнули головы и неспешно удалились в лес.

Танюшка стремительно села, вытаращив глаза. Кажется, она даже хотела закри-чать — то ли ей тоже что-то приснилось, то ли она меня не сразу узнала. Но потом, по-моргав, спросила:

— Ты что, плакал?

— А что, похоже? — я сыграл удивление. — Нет, это со сна глаза красные… Нельзя спать на закате… Тань, ты едой займись, а я пойду дрова поищу.

— Правда, есть хочется, — она потёрла живот. Кажется, поверила… — Ещё знаешь чего хочется? Вымыться… Ладно, я займусь едой…

…Хвороста тут хватало, как в любом неокультуренном лесу. Я приволок здоровен-ную охапку, а под мышкой — сухое деревце.

Консервы опять удалось сохранить. Больше того — на опушке Танька нарыла соль, там оказался солонец. В котелке она сварила рыбу, грибы пожарила на манер шашлыка, и довольно скоро мы ужинали.

— Я тебе готовлю, ты меня защищаешь, — негромко произнесла Танюшка. Я вскинул на неё удивлённые глаза. Девчонка смотрела в огонь — задумчиво и отстранённо. — Может быть, так всё и должно происходить? — она посмотрела на меня. — Завтра я тебе пос-тираю, только ручей найдём подходящий.

— Постираешь? Мне? — мне сделалось смешно. — Вот спасибо…

— Я серьёзно, Олег, — сказала она. — Я же говорю: сейчас, хоть мы в ужасном положении, но, наверное, всё, как должно быть: я стираю и готовлю, ты охотишься и защищаешь… — она улыбнулась и безо всякого перехода тихонько запела…

Вероника Долина

А хочешь, я выучусь шить?

А может, и вышивать?

А хочешь, я выучусь жить,

И будем жить-поживать?

Уедем отсюда прочь,

Оставим здесь свою тень.

И ночь у нас будет ночь,

И день у нас будет день.

Ты будешь ходить в лес

С ловушками и ружьём.

О, как же весело здесь,

Как славно мы заживём!

Я скоро выучусь прясть,

Чесать и сматывать шерсть.

А детей у нас будет пять,

А может быть, даже шесть…

И будет трава расти,

А в доме — топиться печь.

И, господи мне прости,

Я, может быть, брошу петь.

39.

И будем как люди жить,

Добра себе наживать.

Ну хочешь, я выучусь шить?

А может, и вышивать…

* * *

Сорока надоедливо стрекотала, перелетая с ветки на ветку — она нагло держалась левее нас, на постоянном расстоянии в десять метров. Словно оповещала, негодяйка: лю-ди идут!

Люди и правда шли. Вернее — я, следом — Танюшка. Точнее, мы не шли, а в основном прыгали. С кочки на кочку. С коряги на корягу. Некоторые опоры под ногой тонули… Ре-корд поставила Танюшка, провалившись по бёдра.

И откуда только тут взялось это чёртово болото?! Деревья стояли голые, вымо-роченные, только у некоторых на самых верхушках сохранились зелёные метёлки. Души-ла влажная жара, но, если нога проваливалась глубже, то её тут же охватывал ледяной

холод — казалось, стылые иголки колют сквозь обувь и носок.

— Ну, сволочь… — процедил я сквозь зубы в адрес сороки. Глаза заливал пот, но я увидел, как она насмешливо покачала хвостом и принялась за своё. — Пристрелю гадину… Тань, ты как?

— Нормально, — пропыхтела она. — Шесты надо было срубить.

Я промолчал. Это был мой недосмотр. Опасный, хотя болото вроде бы не было глубоким. Не успел я об этом подумать, как впереди показалась широкая зелёная полянка с цветами.

— Да уже кончается, — уверенно сказал я и, почувствовав, как подо мною начинает то-нуть очередная коряга, красиво прыгнул на лужайку.

Я не знал, что такое "бездонное окошко".

Помню, что раньше всего я ощутил холод — и это было ужасно. Словно меня схва-тил на грудь ледяной огромный кулак — и почти выдавил из меня жизнь. Над поверхнос-тью у меня остались плечи, руки, которые я инстинктивно выбросил в стороны, и голова. Танюшка смотрела на меня удивлённо, настолько быстро всё произошло… но удивление сменилось ужасом. И она бросилась вперёд с криком:

— Оле-ег!!!

— Не… подходи, — вытолкнул я, возя руками с растопыренными пальцами по жиже, а она проваливалась, расползалась, и что-то жуткое, неотвратимое понемногу втягивало ме-ня глубже. Я не испугался, нет — потому что не получалось представить, что я могу уме-реть. Точнее, ужас был, но этот ужас шёл от моей фантазии, питавшейся прочитан-ным и увиденным. Я в подробностях представлял себе, как утону… и не верил, что утону

именно я.

Это не над моей головой сейчас сомкнутся водоросли.

Это не я ещё сколько-то буду жить, опускаясь в ледяную глубину и глотая густую жижу в попытках дышать.

Это не я!!!

Танюшка бросала мне ремень корды — самое длинное, что у неё было — лёжа на жи-воте и вытянувшись в струнку. Ей не хватало полуметра — я всегда хорошо прыгал…

Жижа коснулась моих губ — я отплюнулся, поводя руками.

— Оле-е-ег!!! — снова закричала Танюшка.

— Ма-ма-а!!! — закричал и я — и захлебнулся. Жижа закрыла глаза, но сквозь неё я ещё ви-дел, видел размытый круг солнечного жара, и мои руки, остававшиеся наверху, ощуща-ли живое тепло…

По пальцам что-то ударило, и я вцепился в это что-то даже не сознательным, а судорожным движением. Схватился другой рукой — а через миг меня с натугой, но сильно выдернуло на поверхность.

Вместе с Танюшкой длинную лесину тянул крепкий белобрысый парнишка — грубая

40.

кожаная куртка была распахнута и стянута странно знакомым ремнём, вельветовые серо-зелёные штаны — подвёрнуты до колен, босые ноги — в грязи. На поясе парня висел кинжал-дага, почти как у меня, и даже странно, как я в один миг это всё заметил… А в следующий миг второй рывок выволок меня на сушу, где я и остался лежать на животе, хватая воздух широко открытым ртом, а Танюшка тормошила меня и трясла…

Я рывком перевернулся на бок. Парень, с размаху плюхнувшийся рядом на пятую точку, грязной рукой отбросил со лба замусоленные пряди и улыбнулся.