Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Днем арестантов гоняли на работы, а вечером они пели, изливая в пении безысходную тоску. Если стражник у двери был неплохим человеком, то он не мешал узникам. Но попадались такие, которым нравилось придираться. Тогда песни умолкали, и люди начинали драки из-за пустяков — нужно было куда-то девать силы и энергию. Арестанты выясняли, кто и за что сидит, спросили они и Ярду. Он ответил:
— Сам не знаю. У русских я был найденышем, здесь вроде как подкидыш. Жду у моря погоды.
И дождался. Получив из Праги подтверждение, что Ярослав Гашек живет там, тюремные власти освободили Ярду. На прощание его снабдили суточным пайком и напутствием — в этих местах любят давать наставления:
— Тебя велено выпустить, хотя для твоей же пользы следовало бы тебя подержать здесь подольше. На воле ты причиняешь слишком много хлопот правительству. Проваливай, бродяга!
Вернувшись домой, Ярда подвел итоги:
— Я довольно долго прожил на кошт русских и австрийских властей. Это даст материал для полдюжины юморесок, да и археологов забывать не следует. Если я получу за юморески гонорар, он будет равняться двухмесячному жалованию банковского чиновника…
Глава восьмая
Делай, что хочешь.
Франсуа Рабле
Перестав служить Гермесу и Пану, Ярда отправился к Сатане, кумиру чешских анархистов, подружился с его жрецами, окопавшимися на Жижкове и Виноградах. Он ходил в кафе пана Оченашека «Деминки», где молодые поэты-демократы собирались по вечерам. Всех их объединял апостол новой жизни Станислав Нейманн. Апостол успел отсидеть в Новоместской тюрьме и в Пильзене за свои антиавстрийские стихотворения. Некоторые поэты-сиринксовцы перешли к нему, когда он основал журнал «Новый культ».
Пан Оченашек, стараясь как-нибудь отделить шумную компанию от остальных посетителей, отвел ей отдаленную комнатку, которую обслуживал кельнер Колинский. Запрети хозяин юношам шуметь — и отхлынут постоянные клиенты. Оставить все как есть — затаскают в полицию. Уж больно остры на язык эти поэты. Младочехи у них — трусливые прислужники Габсбургов, национальные социалисты — мошенники, соцаны — болтуны. Хороши одни анархисты. Только и слышно: Кропоткин, Бакунин, Прудон, Штирнер. Крикун Франя Шрамек мечет громы и молнии в адрес старого императора, полицейских и священников. Все они дружно хвалят русскую революцию. Конечно, пан Оченашек — человек, далекий от политики, его не волнуют все эти страсти, лишь бы дело шло хорошо, но все-таки как-то спокойнее, когда молодые поэты читают французские стихи, пишут друг на друга пародии и заигрывают с белошвейками. Тут полиции нечего делать.
Размышления хозяина прервали новые клиенты. Пан Оченашек узнал их и торжественно ответил на их приветствие:
— Милости прошу, господа Шмераль, Зауэр, Боучек и Гашек! Чем могу служить?
— Нам туда… — негромко сказал Боучек, указывая на дверь за спиной хозяина.
В маленькой комнате сидела дружина Нейманна — семеро молодых мужчин и молодая дама, жена апостола.
— Друзья! Мы пришли к вам с открытыми сердцами, чтобы засвидетельствовать вам наше глубокое почтение, — учтиво поклонился Боучек.
— Лучше бы вы не опаздывали! — сказал Шрамек, недовольный тем, что прервали его речь.
Гости расселись, и Шрамек снова заговорил:
— Мы — анархокоммунисты. Осуждаем богатства современного общества как несправедливые; осуждаем его организацию труда как неразумную; осуждаем его нравственные отношения как фальшивые. Впереди нас ждет жестокая борьба за преобразование общества. Будущее человечества зависит от ее успехов. Мы — за свободу печати, за освобождение науки и искусства от капиталистической зависимости. В капиталистах мы видим паразитов, существующих за счет физического и умственного труда человечества. Свобода там, где нет авторитетов, в анархии.
Франя Шрамек выпил остывший кофе и продолжал:
— Мы выступаем против милитаризма, церквей, государства, правительств, национальных привилегий. Мы стремимся к общине, устранению частной собственности. Я верю в такое будущее!
Все одобрительно зашумели. Карел Томан постучал ложкой по блюдечку, требуя тишины:
— Друзья, мне кажется, мы сегодня достаточно спорили, достаточно делились своими мыслями… в прозе, — он обвел всех глазами и остановил взгляд на Нейманне. — Станда, мы хотим услышать твое «Кредо», за которое ты сидел в Новоместской тюремной башне.
«Кредо» Нейманна стало политическим манифестом анархистов. Все знали его наизусть, но любили слушать, как читает Нейманн. Нейманн встал, горделиво поднял голову и начал читать звучным голосом, чеканя каждое слово:
— Верую в Сатану, что есть жизнь, познанье и гордость…
Потом поднялся Франтишек Гельнер. Словно желая умерить оптимизм Нейманна изрядной долей холодного уныния, Гельнер вернулся из вселенских сфер на порочную землю: он упрекал друзей за то, что они праздно проводят время, ходят по увеселительным заведениям, слишком много говорят о разрушении основ и безобидно пародируют друг друга. Он осуждал своих единомышленников за то, что они разучились по-настоящему любить и размениваются на случайные флирты.
Гашек заметил, что стихи Гельнера никого не обидели — либо за анархистами водились подобные грешки, либо осуждение нравов стало амплуа Гельнера. Лишь Нейманн шутливо выбранил его:
— Франта, ты предвзято критикуешь наше учение. Анархокоммунизм — не только разрушение и неверие, он — и созидание, и вера в счастье.
Апостол призывал своих учеников не продавать господам свои руки, сердца и убеждения, а поэта Франту Гельнера — отрешиться от неверия в свои силы. Доводы апостола всем понравились. Анархисты считали себя борцами, и никто из них не думал, что Гельнер и вправду обвиняет их в том, что «их меч покрыла ржавчина».
— Богумир, — обратился Нейманн к Шмералю, — расскажи нам, как русские рабочие отрешаются от неверия в свои силы. Мы должны черпать веру в наше дело у русских.
Взгляды присутствующих обратились в сторону Шмераля — он заведовал иностранным отделом в газете «Право лиду» и всегда был в курсе мировых событий.
— Я шел к вам, Станда, — протирая стекла очков, отозвался Шмераль, — и думал, что товарищи обязательно будут говорить о русской революции. Анархистам это надо знать. Вы слышали о кровавом воскресенье. После него народ разуверился в царе и стал верить только себе. Он сам, своими силами, борется теперь за лучшую жизнь. События в Лодзи и в Одессе говорят о новом подъеме русской революции. Теперь народ борется против самодержавия с оружием в руках. К нему присоединяются армия и флот…
Шмераль рассказал о том, как бились лодзинские рабочие с казаками и полицией. Потом перешел к самому главному:
— Когда в Одессе вспыхнула всеобщая забастовка, в порт вошел броненосец «Потемкин». Корабль поднял на мачте красный флаг и поддержал рабочих. То, что сделала команда «Потемкина», может повториться на других кораблях. Флот перестает поддерживать царизм.
— Слава «Потемкину»! — крикнул Боучек.
— Русские рабочие — молодцы, — сказал Шрамек. — Они показали нам, как надо
