Вверх по реке времени. Российские школьники об истории XX века. Сборник работ стипендиатов Фонда Михаила Прохорова – лауреатов Всероссийского исторического конкурса старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век» - Коллектив авторов

Памятная открытка в годовщину гибели адмирала С.О. Макарова, архив Н.К. Медведевских

Николай Афанасьевич Толстошеин

Машинист линкора «Слава омутнинец» Илья Кузнецов, 1910-е, архив Н.К. Медведевских

Контр-адмирал Н.И. Небогатов, командир 3-й тихоокеанской эскадры

Вырезка из газеты, которую всю жизнь хранил Н.М. Савватеев; архив В.Н. Вохмянина

Броненосец «Сенявин»

Заметным явлением в жизни города было проживание здесь известного на всю Россию протоиерея Иоанна Кронштадтского (Ивана Ильича Сергиева). Всю жизнь прослужив в кронштадтском Андреевском соборе, он снискал огромную известность как благотворитель и молитвенник за больных. Со всех концов России «в различных обмундированиях, кафтанах, поддевках, с котомочками» к Иоанну стекались паломники в надежде получить от него благословление. У Андреевского собора они бродили толпами. Но не только они не давали проходу известному протоиерею. Не менее упорно с требованием подаяния Иоанна осаждали босяки и ночлежники Кронштадта. «Иоанну без охраны жандармов нельзя было ни пройти, ни проехать», – свидетельствует Савватеев. Еще при жизни на Иоанна Кронштадтского в России смотрели как на святого чудотворца. Но нет пророка в своем отечестве. «Кронштадт и матросы были иного чувства», – многозначительно замечает Николай Савватеев.

Что хотел сказать этим омутнинский балтиец, нам трудно судить. Остается лишь предполагать, что особого религиозного чувства у моряков не было. На каждом корабле был свой священник, утром и вечером систематически пелись молитвы, даже во время плавания велись богослужения, моряки ходили на исповедь, но это в глазах матросов было своего рода обязаловкой. Говели немногие, а религиозные праздники переходили в самую откровенную пьянку и разгул. В 1902 году именно на Пасху в Кронштадте произошла страшная драка моряков с солдатами, приведшая к многочисленным человеческим жертвам. Остановить побоище смог только адмирал Макаров.

Адмирал Сергей Осипович Макаров был не только начальником Кронштадтского порта. Из дневников Савватеева видно, что Макаров – живая легенда Кронштадта. Для матросов это своего рода флотский символ, который они наделяли чертами идеального офицера. Слухом о его подвигах полнились корабли и флотские экипажи. Как правило, моряки прославленного адмирала видели издали и в прямой контакт с ним не вступали. Николай Савватеев впервые увидел Макарова в марте 1899 года, когда тот вел с постройки ледокол «Ермак». Адмирал, «белобородый, в штатском платье», стоял на мостике. Приход первого мощного ледокола стал событием для российского флота того времени. Толпилась многочисленная публика, стояли сотни извозчиков. По-видимому, больше Савватеев Макарова не встречал, однако его присутствие ощущал постоянно. Макаров и Кронштадт начала XX века были неотделимы. Как и многие моряки, Николай с надеждой следил за отъездом адмирала на театр боевых действий в Порт-Артур. Все ожидали чуда, но чуда не произошло. Вместо этого последовала быстрая гибель адмирала. В этом усмотрели нечто мистическое. Тем более что опытный флотоводец, страхуясь, со своим флагом находился то на одном, то на другом корабле, а море впереди себя тралил, чтобы не подорваться на мине. Но именно от мины он и погиб вместе со всей командой (около 700 человек). Практически мгновенно. Море выбросило только пальто Макарова. Оно было подобрано крейсером «Гайдеман», и, по словам Савватеева, матросы «целовали подол пальто, как святыню». «Смерть адмирала Макарова, – пишет он, – потрясла матросов. Сразу пошел разговор между этою братиею: „Конец Порт-Артуру“. И не поможет награда иерусалимского патриарха наместнику Алексееву… крест с частицею древа Животворящего Креста Господня».

Таковым видел Кронштадт начала XX века Николай Савватеев. По-видимому, таким же он был в глазах других матросов того времени.

Федор Раскольников в книге «Кронштадт и Питер» вспоминает свою встречу с И.А. Буниным, которая произошла весной 1917 года. Сидя на оттоманке с поджатыми ногами, писатель засыпал редактора кронштадтского «Голоса правды» вопросами, и главный из них был: «Правда ли на улицах Кронштадта матросы убивают каждого попавшегося офицера?»

«Тоном, не допускающим никаких возражений, я опроверг все эти буржуазные наветы», – пишет Федор Федорович. Но в другом месте книги он сообщает, что по официальным сведениям в первые дни Февральской революции матросами были убиты 36 морских и сухопутных офицеров, многие были арестованы.

В действительности масштабы стихийных матросских расправ на Балтике были куда значительнее. В той же книге Ф.Ф. Раскольникова в шестой редакционной сноске первой главы читаем: «Всего на Балтийском флоте было расстреляно в ходе восстания 120 офицеров и чиновников, арестовано свыше 600 человек».

Балтийский флот был обезглавлен. Возникший в конце апреля 1917 года Центральный комитет Балтийского флота (Центробалт) объединил все флотские комитеты и, по сути, взял власть на флоте в свои руки. Руководство флота во главе с контр-адмиралом Вердеревским выполняло свои обязанности чисто формально. В результате Балтийский флот перестал играть роль боевой силы. Такова была цена матросской ненависти к офицерскому составу.

Дневники Н.М. Савватеева позволяют говорить о том, что ненависть матросов к офицерству зрела уже давно. Однако, читая дневники и разбирая взаимоотношения руководящего и подчиненного состава, трудно найти ответ на вопрос: в чем «провинились» морские офицеры перед своими моряками в начале XX века?

Одним из первых офицеров, с которым столкнулся молодой матрос, был Плаксин, командир 2-го флотского экипажа, в котором состояли тогда моряки «Сенявина». Это был уже немолодой человек среднего роста, с седой бородой и тонким голосом. Плаксин считал своим долгом хорошо накормить команду. Во время обеда приходил в столовую, садился у котла, размешивал до дна суп, а затем, передавая поварешку коку, говорил: «Вот, так наливай». Савватеев отмечает, что Второй экипаж считался лучшим по Кронштадту по части пищи.

Будучи учеником минной школы, Николай Савватеев оказался на учебном судне «Двина», командиром которой был капитан 2-го ранга В.И. Пароменский. Он считался лучшим минным офицером Балтийского флота того времени. Пароменский был гуманным командиром. Он наставлял молодых матросов постоянно углублять свою специальность, быть опрятными и порядочными.

По окончании двухлетней минной школы Савватеев оказался на «Сенявине», командиром которого стал тогда капитан 1-го ранга Мордович, переведенный с крейсера «Лейтенант Ильин». Его также считали гуманным и добрым.

С 1901 года сенявинцев перевели в 6-й флотский экипаж, которым командовал капитан 1-го ранга Коссович. Его порядки матросам «Сенявина» сразу же не понравились. Здесь при входе в столовую каждый получал по куску хлеба, съев который мог попросить еще. «Что мы, нищие что ли? – сразу же отреагировали моряки. – Десять раз вскакивать из-за стола – просить милостыню!» И тут же направились в канцелярию. В результате хлеб появился на столах.

По дневникам видно, что с откровенно плохими офицерами, «драконами», за годы службы Николай Савватеев практически не сталкивался, а только слышал о них из рассказов других. Скорее всего, это можно объяснить тем, что он был образцовым матросом, четко выполнявшим свое дело, не допускавшим ни вольностей, ни пьянства. Поводов к столкновениям с офицерами у него не было. Тем не менее, следуя общему матросскому настроению, Савватеев держится отрицательной характеристики офицерства. Много у него рассуждений о деспотизме начальства, его бесчеловечности. Особенно достается командующему эскадрой адмиралу Рожественскому и старшему офицеру броненосца «Кремль» лейтенанту Курошу.

От матросов флагманского корабля сенявинцы знали, что Рожественский, несмотря на свое высокое положение, сам берется управлять стрельбой на корабле. И тут уж пощады не жди. За недолеты суровый адмирал «щедро награждает подзатыльниками», «не брезгует сходить по зубам», «прочищает перепонки ушей», «орет, топает ногами, буйствует хуже всякого мужика». Скидки на природную горячность этого адмирала не проходили. Злодей, да и только. Из дневников видно, что разговоры о зверствах адмирала – одна из излюбленных тем разговоров у матросов. От осуждения Рожественского переходили к обобщениям: «.. все они таковы. И другие офицеры в сущности такие же деспоты. Господа-угнетатели. Живут потом и кровью простых моряков, которых гнут в три дуги» и т. п.

Именно разговорами-пересудами поддерживался огонь ненависти к господам и офицерству вообще. И эта ненависть воплощалась в реальные действия. Савватеев описывает трагический случай, который произошел прямо у него на глазах накануне Цусимского похода. Произошло это 15 января 1905 года на Ревельском рейде, когда 30 моряков (в том числе Николай) вернулись на корабль из мастерских. Ужин давно кончился, а вахтенный офицер мичман Вильгельме забыл предупредить кока оставить 30 порций для них. Ввалившиеся на камбуз 30 моряков обнаружили там только «кашичку». Вызванный вахтенный офицер Вильгельме вместо того, чтобы извиниться перед моряками за забывчивость, заявил, что на камбузе есть ужин. «Но там только одна кашичка!» – повысили тон моряки. «Ну и жрите!» – отрезал мичман. «Жри сам!» – огрызнулся один из матросов. Вильгельме подошел к нему и, сорвав бескозырку, поднес ее к лампочке, чтобы запомнить имя матроса. В ответ тот, схватив нож, нанес офицеру несколько ударов, смертельно ранив его.