Игра в «Мурку» - Е. Бирман

По поводу средств противодействия противотанковым управляемым снарядам с предложением выступил Виктор. Он предложил пригласить в гости на экскурсию по христианским местам контролеров качества с того завода в России, где эти снаряды собирают, и просто по-человечески объяснить им все как есть. Они поймут, выразил уверенность Виктор. А что делать, им объяснять не нужно. В России с людьми договариваться всегда предпочтительнее, чем с властью, которая вроде те же люди, но всегда разительно от них отличается.

— Гуманно ли это? — усомнилась Аталия.

— Что именно? — спросил Виктор.

— Ну, что снаряды будут взрываться в руках у противника?

— Гуманность при ведении военных действий, — ответил Виктор, как будто даже обидевшись, — должна выражаться прежде всего в гуманном отношении к собственным солдатам, а те, кто не ценит жизнь, могут обойтись без нее.

Серега внимательно следил за ораторами, которые выглядели гораздо более возбужденными в данный момент, чем в начале беседы, и, кажется, продолжали давний разговор. К речам Аталии нужно относиться особенно серьезно, подумал Серега, если бы ее знаменитая тезка, прославившаяся истреблением потомков царя Давида, довела свое дело до конца, Иисус бы не родился, история была бы другой.

На третий вопрос ответ как раз и предложила Аталия: подземные стратегические объекты вообще не нужно бомбить. Она практически даже развила мысль Виктора, добавив ей некоторой гуманности. Уж если так устроен мир, что в нем продаются сумасшедшим бритвы, то пусть содержат эти бритвы потайные полости с какой-нибудь кислотой, которая разъест бритвы в тот момент, когда деньги за них поступят на счета продающих. Серега отметил умеренность современной Аталии.

И только Баронесса смотрела на все это творчество и сопровождавшее его возбуждение с некоторым недоверием, но ничего не сказала. Серега был и ей симпатичен, и помочь ему следовало.

Все указанные соображения были изложены на бумаге и переданы Сереге, который в уже зашифрованном виде переправил их в Москву.

Под впечатлением этой беседы Теодор вечером, когда все разошлись, поведал сопутствующие мысли тетради в клеточку.

«Психологический феномен, который всегда поражал и очаровывал меня, — писал он, — связан с военной промышленностью. Горы усилий и фантазии тратятся на разработку и производство оружия, шпионаж, контршпионаж, обучение и содержание армии. И значение всех этих усилий равняется либо 100 %, либо 0 %. То есть — была война или не было ее. Конечно, скажут, что в любом случае никогда не 0 %, а больше. Что потому и 0 %, что была готовность на 100 %. Святая правда. И все-таки есть что-то магическое в этом. Вот ты, допустим, работал всю свою жизнь на оборонку, а войны не было. И вот, завершая жизненный путь, думаешь: зачем жил со всеми своими признанными талантами? Лучше была бы война. Пусть бы я в ней даже не уцелел, но в прожитой жизни был бы великий судьбоносный смысл! Потомки чтили бы мое имя. А так — словно играл всю жизнь в песочнице! Кто обо мне вспомнит?! Ну скажет кто-нибудь жалостливый, что вот, мол, благодаря такому-то не было войны. А какой-нибудь N. возразит: а может, и без него не было бы, очень нужно — воевать! И зевнет во всю пасть. И все посмотрят на его замечательные зубы, согласятся и скажут: вот этими керамическими зубами N. ест, улыбается и зевает. Вот это и есть настоящий технический прогресс! И что возразишь на это?»

А когда заснул Теодор, ему снился очень мирный сон. В этом сне изобретен был Кнессетом Зеленого Дивана доллар-самолет, часами висят члены Шпион-Воен-Совета с удочками над океаном. Рыбку — Венику, рыбку — Джексону. Веник и Джексон равнодушно выплевывают рыбьи кости назад в океан, говорят «In God we trust» и надолго замолкают.

ЕСЕНИН — ИЗДАТЕЛЮ. МАТЕРИАЛ НОМЕР 2

Уважаемый Петр Иосифович!

Этой ночью снился мне сон, будто проложила Россия газопровод в полосу Газы и будто палестинцы, по своему обычаю рыть туннели, сразу полезли в этот трубопровод, но, пока я пытался дозвониться до Вас, чтобы предупредить, украинцы стали сверлить в трубопроводе дырки, а оттуда на них вместо газа полезли палестинцы. И тут вроде Вы сами мне позвонили и сказали, что трубопровод называется «Труба Газе, труба Украине» и что пусть теперь в Киеве почешут репу.

Не знаю, к чему этот нелепый сон, наверное, к авансу за мою журналистскую деятельность. Но не могу не признать, что местная жизнь заставляет меня все чаще и все больше задумываться над ближневосточным конфликтом и над путями его разрешения. Если честно, то никаких серьезных мыслей по этому поводу у меня не родилось пока, потому что уже все перепробовано — и войны, и уговоры, но палестинцы, на мой взгляд, невозможно упрямый народ, и ничего лучшего, чем отселить их в Украину, не приходит мне в голову. Может быть, украинцы бы их хоть немного смягчили.

Теодор говорит, что главные события, определившие в двадцатом веке надолго вперед судьбу еврейского народа, — это Холокост, создание Еврейского Государства и тотальный переход с немецкой и русской культурных орбит на англосаксонскую. Но я думаю, он недооценивает роль палестинцев в новом выдвижении евреев на авансцену истории.

На Европу «Брамсова капелла» в деле разрешения ближневосточного конфликта не надеется и ужасно на нее обижена за поддержку палестинцев, хотя Теодор к этому относится философски. Он ссылается на пример Набокова, который тоже не преуспел в попытках объяснить англичанам суть большевизма («Память, говори», глава 13, часть 3), плюнул на них (на англичан), на их социалистические симпатии и погрузился целиком в литературную деятельность. И что? Англичане построили у себя большевизм? Как бы не так! А пар в сочувственных разговорах выпустили. Двум вещам нужно учиться нам в Европе, заявил Теодор, — красоте и лицемерию.

Но Россия, слава Богу, — не совсем Европа, и я все думаю, чем бы мы могли помочь делу. Может быть, пока не все еще палестинцы перебрались в Украину, хорошо бы, подобно Набокову, обратиться к художеству, организовать палестинцам литературные кружки и знакомить их с близкими их душам образцами русской культуры, например, рассказать о том, как спал Рахметов на гвоздях, как топил Герасим собачку, как застрелил Онегин Ленского, а Печорин Грушницкого, как прикончил Раскольников старушку с сестрой. Чеховский рассказ «Спать хочется» про уставшую малолетнюю няньку, задушившую плачущего младенца, — это для самых маленьких. Ну и конечно — «Песня о соколе»:

И предложил он свободной птице: «А ты подвинься накрай ущелья и вниз бросайся…»И дрогнул Сокол и, гордо крикнув, пошел к обрыву…И подошел он, расправил крылья, вздохнул всей грудью,сверкнул очами и — вниз скатился.И сам, как камень, скользя по скалам, он быстро падал,ломая крылья, теряя перья…Волна потока его схватила и, кровь омывши, одела в пену,умчала в море.А волны моря с печальным ревом о камень бились…И трупа птицы не видно было в морском пространстве…

Тут дело еще в том, что Теодор — большой любитель литературы, ну и остальные члены «Брамсовой капеллы» ей не чужды, так что и я теперь много читаю, наверстываю упущенное за время службы в Африке. И это занятие, я надеюсь, улучшит стиль посылаемых Вам материалов (не чувствуется еще, Петр Иосифович?) с соответствующим влиянием на ожидаемое мною материальное вознаграждение.

До свидания,

Ваш Серега.

Резолюция полковника Громочастного: «Каков, однако, мамзер! (Позаимствованное полковником из лексикона некоторых своих подопечных ласковое прозвище непоседливому смышленому мальчику, близкое эмоционально к украинскому „байстрюк“ и эквивалентное ему по первоначальному смыслу, русское слово „ублюдок“ — абсолютно неприемлемый вариант перевода.) Да помнит ли еще Серега, кому служит, на кого работает? Начинаю сомневаться».

БЕСЕДЫ О РОССИИ

Шпион-Воен-Совет, он же Кнессет Зеленого Дивана, он же просто компания, состоящая из Теодора, Баронессы и их друзей, решили, что Сереге может прискучить сионизм, если они будут слишком надоедать рассказами о нем русскому агенту, как быстро навязли у них в зубах политинформации, марксизмы-ленинизмы, как наскучивает неизменно любая целенаправленная промывка мозгов пусть даже в самых благих и оправданных целях. Даже ежегодный день памяти Холокоста, зная упорство человеческой психики, Теодор впускает к себе не всякий раз, а только тогда, когда какой-нибудь пронзительной деталью, которыми так богата история Катастрофы, вдруг словно хлестнет его по глазам, вроде того рассказа, который он услышал по телевизору от пожилого импозантного мужчины. Этот мужчина, судя даже по нынешнему его виду, был смазливым мальчишкой, когда он лежал на животе на концлагерных нарах, как запечатлено это много раз на старых фотографиях. Но в ту ночь на него взгромоздился кто-то сверху и, стянув с него штаны, заткнул мальчику рот хлебом, и тот ел и молчал. Когда все закончилось, он обнаружил, что шапка его украдена. Лагерные власти, знал каждый твердые немецкие правила, расстреливают тех, кто является утром на перекличку без шапки. Тот, кто кормил мальчика хлебом, не хотел, чтобы ночная любовь и кормежка стали известны. Мужчина с экрана признался, что не знает, чью шапку он украл в ту ночь и кого расстреляли вместо него следующим утром.