Целую ручки - Наталья Нестерова

— «Я перенесла инсульт с параличом правой руки и ноги. Также страдала гипертонией, артритом, остеохондрозом, холециститом, повышенной кислотностью, заболеванием щитовидной железы и почечной недостаточностью. После трех курсов «Эликсира жизни» мое состояние значительно улучшилось, геморрой больше не беспокоит и не кровоточит. Теперь я легко спускаюсь в подпол за солеными огурцами и картошкой. Анна Сергеевна Петрова, город Санкт-Петербург».

— Ну и что? — спросил Антон.

— То! Ты знаешь, что такое паралич после инсульта и почечная недостаточность? Человек полутруп. А у тебя бабка в подпол ныряет! Где, в каких-таких питерских квартирах есть подполы с картошкой?

— Опечатка, — согласился Антон, — про подпол не туда поставил. Надо к женщине с катарактой из села Верхний Звон.

— Звон у тебя в башке! — потрясал в воздухе листами бумаги Олег Павлович. — Водитель-дальнобойщик вылечился от эпилепсии! Нарочно не придумаешь, чтобы шофер страдал падучей! Или вот еще перл: «Я даже ночью спала сидя из-за сильного кашля и камней в почках». При кашле камни выскакивали, что ли? А это вообще гениально: «Меня мучили боли в суставах. За месяц приема «Эликсира жизни» я избавилась от верхних, средних и нижних конечностей». Средние конечности — где у человека, анатом ты наш недорезанный? Избавилась — это как? Отвалились, что ли?

Затренькал телефон, Олег Павлович схватил трубку и рявкнул:

— Да! Редакция!

Он слушал, что говорят на том конце, изредка издавая нечленораздельные звуки, которые можно было принять за поддакивание. Выражение его лица постепенно менялось: от гневно раздраженного к растерянно удивленному.

Завотделом прокашлялся, издал облегченный вздох и сказал:

— Поправим, обязательно. Присылайте завизированный текст. Всего доброго!

Он положил трубку и уставился на Антона так, словно только что получил о нем шокирующую информацию.

Антон замер, готовясь выдержать новый залп начальственного гнева. Кто-нибудь сообщил, что он халтурит на стороне? Позвонила одна из бывших Куститского? Или сама Полина Геннадьевна? Антон уже хотел было сделать предупреждающий выпад, сказать, что это, мол, его дело, чем заниматься во внеслужебное время, про что писать и кого интервьюировать. И вообще его давно зовут в конкурирующую вечернюю газету.

Но рта Антон открыть не успел, заговорил Олег Павлович:

— Заказчики «Эликсира» звонили. Им понравился твой опус. Тихий ужас! Мы живем во времена воинственного невежества. Я не перестаю удивляться, я устал удивляться. Я сойду в могилу с гримасой удивления и отвращения.

— Палыч! Поживите еще! — расплылся в самодовольной улыбке Антон. — Вот видите, как хорошо все кончилось, а вы боялись.

— Они сейчас пришлют текст, внеси их поправки. И, Христа ради, убери шофера-эпилептика и средние конечности!

— Все сделаю в лучшем виде.

Пользуясь моментом, то есть расслабленным состоянием руководителя, Антон попросил две недели в счет отпуска. Наврал, что у него есть тетушка в Москве, которая желает завещать ему квартиру. Если бы сочинил про похороны родственницы, отпустили бы лишь на три дня. Кроме того, жилплощадь в Москве — это громадные деньги и большие перспективы. Олег Павлович не стал палки в маховики вставлять, большому кораблю большое плавание.

За Белугиным давно закрылась дверь, а Олег Павлович все смотрел в пространство. Антон далеко пойдет. Хваткий, быстрый, лживый и беспринципный, сейчас время таких. Им неважно, за что быть «за», но очень важно быть «против» чего-то — хаять, поносить, осквернять. Они лягают российскую историю, особенно советский период, с азартом и кайфом вандалов. Антон Белугин как-то написал, что в советское время керлинг был запрещен как буржуазный вид спорта. И на возмущение начальника только пожал плечами: «Керлинга раньше не было, значит, запрещали. Тогда все запрещали». Олег Павлович не выдержал, взорвался. Он кричал, что про этот идиотский спорт никто слыхом не слыхивал и запрещать не думал. С керлинга Олег Павлович перекинулся на нынешних горе-корреспондентов. В советское время журналисты проходили жесткий отбор на нравственность и честность. Каждый факт десять раз проверялся, потому что слово может больно ранить, исковеркать человеку жизнь. Человек, пишущий или говорящий в эфире, чувствовал большую ответственность. Журналистика была рупором, из которого лились не помои, а проверенная информация. Люди с утра занимали очередь у киосков, чтобы купить свежий номер газеты, которая выдаст им не очередную порцию чернухи, а материал, над которым будут размышлять, который станут обсуждать, поднявшись при этом на ступеньку выше в своей гражданской позиции. А теперь у журналистов девиз: «Обман, шантаж, подкуп ради сенсации!» А если сенсацию не нашел, то ее легко выдумать. Пипл схавает.

— У нас были люди, а не пиплы! — горячился Олег Павлович.

— Эти самые люди давились в магазинах за колбасой, — напомнил Белугин, — и жвачки в глаза не видели.

— Тут ты в точку попал. Вырастили колбасно-жвачное поколение.

— Кому не нравится, — пожал плечами Антон, — не читают прессу или голосуют кнопкой на телевизоре.

— А если я хочу читать и на всех кнопках реклама с текстами типа «сбываем мечты»? Кретины! Они даже не понимают, что по-русски «сбывать» — это отделываться от чего-то завалящего, негодного. Сбыть с рук.

— Мечта тоже сбывается. Или сон, например.

— Думаешь, уел, грамотей? Мечта сбывается сама, она. А если мы, то исполняем мечту. Попробуй мне написать про сбычу мечт, уволю немедленно.

Олег Петрович тяжело вздохнул. Он понимал, что Белугина не уволит. Кому-то надо бегать на интервью, сидеть на телефоне — добывать информацию, ваять джинсу, потакать невежественным рекламодателям. Для Антона его, начальника, негодование — только старческое брюзжание, сотрясание воздуха.

— Или метанье бисера перед свиньями, — сказал Олег Павлович вслух.

Это из Евангелия, вспомнил он: «Не давайте святыни псам и не бросайте бисера вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас».

— Растерзают, — пробормотал Олег Павлович, — и не подавятся.

Заныло в животе. Точно оберегая его от грустных дум, язва проклевывалась, когда начинал размышлять о временах и нравах. Олег Павлович достал таблетку и выпил. Взял ручку, пододвинул к себе бумаги. Единственным материалом из представленных заказчиком, которого не коснулась вандальская рука Белугина, был отзыв о бальзаме, подписанный народной артисткой. Она давно не снимается и не играет в театре. Наверняка разрешила использовать свое имя из-за безденежья. К листочку с текстом, якобы принадлежащим актрисе, приколота скрепкой ее фотография. Снимок сделан лет двадцать назад — не хочет, чтобы ее видели нынешнюю, пусть запомнят красивой и успешной. Олег Петрович не был лично знаком с актрисой, но всегда ценил ее за большой талант.

Глядя на фото, он сочувственно обратился к ней по имени:

— Что поделаешь, Маруся! Как сказал поэт, времена не выбирают, в них живут и умирают.

Антона отношения с начальником по большому счету никогда не волновали. Как не заботили чувства всех иных людей. Антон видел в окружающих только функции: руководители — чтобы читать морали и платить зарплату, мама — чтобы заботиться, друзья — чтобы перед ними покрасоваться, девушки — для полета души и усмирения плоти. Антон где-то вычитал, что истинный творец внутренне одинок, витает в эмпиреях, черпает вдохновение в святом хранилище собственного таланта. Точно про него! Если, случалось, Антона обвиняли в воинствующем эгоизме, он только усмехался. Гений выше эгоизма, потому что перед ним сверхзадача, непосильная людишкам-букашкам. Букашки летят на яркий свет гения, опаливают крылышки, пищат возмущенно или гибнут. Такова судьба бесталанных личностей.

Только мнение Алины Вербицкой, фотокорреспондента газеты, что-то значило для Антона. Тридцатилетняя Алина выглядела как подросток-неформал: три сережки в каждом ухе, серебряные колечки на пальцах, гроздья браслетов на запястьях, стоящие дыбом короткие волосы пятнистой расцветки, включая нахально-розовый. Алину никто никогда не видел в юбке — только в рваных джинсах и в майках с фривольными надписями. Единственной уступкой имиджу во время официальных мероприятий у губернатора были джинсы без прорех и кофты, закрывающие татуировки на руках. Областные бонзы считали Алину чучелом огородным, но всегда приглашали для важных съемок, потому что она была профессионалом высшего класса. Алина хорошо зарабатывала на многочисленных халтурах, продавала свои фото через Интернет. Она давно бы слиняла в столицу, если бы не больная мама, которую Алина трепетно любила. Антон узнал о семейных обстоятельствах Алины, потому что у них был роман, обидно короткий.