Прыжок рыси - Олег Приходько

— Игорь Васин, — представил парня Полянский и протянул Евгению листок с адресом Козловой. — Из отдела писем.

— Спасибо, — спрятал адрес в бумажник Евгений.

— Я провожу вас.

Они вышли в коридор, дошли до лифта.

— Виктор Денисович, что все-таки было утром третьего марта?

Полянский вызвал лифт, сунул руки в карманы пиджака и вздохнул:

— Не знаю, что рассказывали вам вахтеры, но думаю, что добавить нечего. Представьте себе мое состояние — ничего не помню, все как в тумане…

— А все-таки?

— Я постучал. Павел не отозвался. Постучал сильнее. Тишина. Спустился к вахтеру, узнал, что он не выходил и что Нелли ушла поздно, кажется, в час ночи. Я заглянул в замочную скважину, на ручке висела косынка. Тонкая, полупрозрачная красная косынка — я видел, она носила ее на шее.

— Она что, всегда там висела?

— Да нет, всегда, когда Павел был в комнате, с обратной стороны торчал ключ. А на этот раз ключа не было.

— А почему вы выбили дверь? Что-нибудь почувствовали?

— Почувствовал?.. Я перед этим постучал ему кулаком и даже, по-моему, ногой. Мертвый бы проснулся! Простите, нелепое сравнение… Спустился опять на вахту, позвонил от дежурного по телефону — тишина, никаких гудков. Ни коротких, ни длинных.

— Да? А Битник мне об этом не рассказывал.

— А его там и не было. Ему в восемь нужно было смену сдавать, они всегда обходят общежитие перед концом смены, проверяют запоры на окнах.

— Почему же не было гудков?

— Потом оказалось, что шнур обрезан в двух местах — у розетки и у аппарата.

— Вы вернулись и сломали дверь?

— Я вернулся и сломал дверь. До этого ее уже ломали — Паша как-то ключ потерял, так что замок держался на честном слове. Он сидел за столом, положив голову на руки, будто спал. Все бумаги вокруг, постель, стена, абажур настольной лампы, его футболка — одним словом, все было в крови. У меня мысли об убийстве не было, я подумал, что он вскрыл себе вены. Все как-то, знаете, связалось… Ну, бросился вниз по лестнице, чуть не упал, очки разбились. Крикнул Егору Александровичу, чтобы он вызывал милицию — я без очков и номера на диске не увижу.

— Что именно крикнули?

— Что крикнул?.. Не помню. А какое это имеет значение?

— Да нет, никакого, разумеется. Ну-ну, вы вернулись наверх и?..

— Вернулся, закрыл дверь и стал ждать милицию.

— В комнату не входили?

— За кого вы меня принимаете? Я ведь детективы читаю. Зачем мне лишние неприятности?

Лифт остановился. Они вышли, подошли к турникету.

— Красивые у вас очки, — улыбнулся Евгений.

— Запасных не было, пришлось купить, — хмуро ответил Полянский. — Что, удовлетворил я ваше любопытство? Если вопросов больше нет…

— Только один, Виктор Денисович, только один: за что все-таки убили Козлова?

Полянский засмеялся, помотал головой:

— Вы бы еще спросили кто!

— Ну, это как раз просто. Стоит лишь понять, кому это было выгодно.

— Это не ко мне.

— Я понимаю. Спасибо.

Солнце тонуло в перьях облаков, было ветрено. Столичное шоссе гудело нескончаемым транспортным потоком, состоявшим в основном из иномарок. Евгению показалось, будто он находится сейчас не в России и не на Западе, а между двумя мирами, в полосе отчуждения. Три чашки черного кофе, выпитые с утра, заставляли сердце стучать чаще обычного, создавая иллюзию беспокойства.

Евгений перешел через улицу и не спеша направился вдоль газона, отделявшего тротуар от городского сквера. Перед глазами у него все еще стоял «диск-жокей» Полянский. Ложь, казалось, исходила из самой натуры этого человека, за каждым его словом чувствовалась неприязнь к Павлу. «Честный и неподкупный» Козлов в его характеристике представал карьеристом, способным переступить через труп родной матери. На вопросы «диск-жокей» отвечал с очевидной тенденциозностью: губернатор — прогрессивный хозяйственник, этакий Давид-строитель; главный редактор Шпагин — талантливый, что выражается в «тонком ощущении читательских потребностей»… Во всем так и сквозило: хороший парень был Паша Козлов (de mortuis aut bene, aut nihil[2]), но все хорошее в нем — благодаря покровителю. Не стало Зырянова — не стало и Паши, не ужился по причине своего необузданного нигилизма и тяги к сенсациям.

Евгений дошел до детской площадки посреди сквера, сел на скрипучие качели («Скверные качели», — скаламбурил походя), мысленно продолжая анализировать беседу с Полянским.

Если верить «диск-жокею», у него была папка с ксерокопиями статей Козлова. Зачем он собирал их и хранил у себя? Положим, папку презентовал Полянскому сам Козлов (что весьма сомнительно: человеку Шпагина, с которым у него «не сложились отношения с самого начала»?). Мать Козлова эту папку взяла — у нее что, статей сына не было? Она ими не интересовалась или в папке было что-то из неопубликованных материалов? О происхождении этих ксерокопий стоило, конечно, спросить у самого «диск-жокея», но Евгений и без того насторожил его, учинив допрос. А потому все, что можно (и нужно) было узнать из других источников, оставил до выяснения. Больше всего его заинтересовала статья «о ходе приватизации», так напугавшая Шпагина. «Не она ли стала причиной Пашиной смерти? Была ли она в той папке? — размышлял Евгений, поскрипывая качелями. — Подсунул ли Полянский папку с какой-то целью или попросту решил избавиться от нее?» Он достал блокнот, нашел чистую страничку и записал:

1. А. В. Сутеево. Папка.

Что могло перепадать ведущему рубрику «Диско-клуб» от высокочтимых им администрации Приморска и главного редактора Шпагина? Хотя, кажется, он говорил, что по совместительству отвечает за рекламную страницу. Эта «сейка», фирменный «прикид», золотая оправа…

2. Реклама.

Третий пункт на листке блокнота был записан так:

3. С.ж. — Ф.?! — что означало недоумение по поводу поездки Козлова на конгресс во Францию по линии Приморского отделения Союза журналистов. Это после того-то, как Козлов обвинил этот самый Союз в продажности?..

Слепящее солнце на минуту осветило сквер и снова скрылось за облаками. Послышалась приближающаяся многоголосица: в сопровождении двух воспитательниц к детской площадке направлялся детсадовский выводок. Евгений спрятал блокнот, освободил качели и побрел по асфальтированной дорожке в сторону мраморной стелы.

Пристрастие Козлова к красному вину было единственным, что не вызывало у него вопросов: вино это «открыл» для Павла он сам в Москве. Они закупили тогда восемь (именно восемь — на большее не хватило денег) бутылок «Рошели» и пили стаканами на завтрак, обед и ужин. Ссылавшийся на аллергию к спиртному Козлов обнаружил вдруг, что именно это вино не вызывает у него отрицательных последствий — напротив: «будит фантазию и прибавляет бодрости». Непонятным было другое: как разбивший очки Полянский, не способный, по его же признанию, набрать без очков номер телефона, не заходя в комнату, узнал, что бутылок было восемь? Даже если Павел держал пустую тару рядом с дверью?.. «Представьте себе мое состояние — ничего не помню, как в тумане…» А бутылки пересчитал. Знал, что телефонный шнур был обрезан в двух местах — у аппарата и у розетки. Либо ему рассказал об этом следователь (с чего бы это, интересно?), либо… «диск-жокей» в комнату все-таки заходил.

Озадачивали и расхождения с рассказом Битника. Вахтер свидетельствовал, что, когда он, позвонив по «02», поднялся наверх, дверь в комнату Козлова была распахнута настежь и в коридоре толпились жильцы. Полянский же заявляет, что дверь закрыл и стал ждать милицию. Положим, ничего существенного в этом нет (задай Евгений уточняющий вопрос, Полянский наверняка бы сказал, что потом дверь все-таки открыли). Но что действительно оставалось непонятным, так это сама реакция «диск-жокея» на смерть соседа. По рассказу Битника, он крикнул: «Вызывай милицию, Козлова убили!», а сам он говорит, что об убийстве не думал — решил, что Козлов вскрыл себе вены.

Евгений вышел на маленькую пешеходную торговую улочку с булыжной мостовой, отдаленно напоминавшую квартал Дефанс. Количество витрин и вывесок здесь, не иначе, соответствовало количеству жителей Приморска. Он остановился перед табачным киоском и стал неторопливо перечитывать засорявшие карманы монеты.

Почти все, что сказал Полянский, нуждалось в проверке. Без логарифмической линейки было понятно, что рыло у «диск-жокея» в пуху, что он достаточно глуп и явно чем-то напуган, а потому даже неопытному следователю расколоть его не составило бы труда.

По словам вахтера, Нелли выбежала из общежития пулей и, похоже, плакала. Значит, разговор у них с Павлом был бурный. Павел был убит за письменным столом. Спать еще не ложился? Полянский же, который слышал по ночам стук тихой портативной машинки «Травеллер», ни объяснения с женщиной, длившегося до часу ночи, ни стука в дверь, ни шагов, ни прочих шумов, возможно, сопровождавших убийство, не слышал. Не был ли убийца из числа знакомых Павла?..