Рассвет пламенеет - Борис Беленков

— За действия лейтенанта, как и за действия каждого солдата, всю ответственность я принимаю на себя.

— О-очень благородный поступок, — иронически проговорил комдив, дуя в трубку, обдумывая что-то. — Вы торопитесь авансом признать свою вину: ругайте меня, но не очень!

Обвинение против меня не лишено основания, товарищ гвардии подполковник.

— Добре. Мы разберемся, — закончил Василенко и положил трубку.

Симонов снял с телефона руку и, хрустнув пальцами, привалился к краю окопа.

«Не доверяет мне подполковник», — подумал он. Потом взглянул на Мельникова, — тот сидел с приоткрытым ртом, подавленный, и растерянно смотрел на комбата.

— Я вам очень обязан, Мельников, — сказал Симонов. — Даже комдив благодарит за вашу «находчивость».

— Разрешите, товарищ гвардии майор? — решительно заговорил Мельников. — Я допустил ошибку, это моя вина.

Симонов промолчал, мучительно сознавая, что Василенко мог бы говорить с ним иным тоном, с большим доверием к нему.

К окопам Рождественскому пришлось пробираться ползком. На возвышенности он задержался, рассматривая раскинувшуюся впереди степь. Она томилась в сизоватой дымке, желтея буйными травами, то ровная, то холмисто-покатая, с чернеющими пятнами выжженной травы. Но отыскать в этом просторе зеленый квадратик сада, в котором спрятался саманный домик матери, ему не удавалось. «Стоит ли по-прежнему белая хатенка со скошенной на заднюю стенку крышей, как со сбитой на затылок шапкой? Все так же блестят ли под солнечным светом стекла окон, полузакрытых диким виноградом? Кто сейчас в той хатенке, в которой родился я, вырос, в которой так приятно пахло свежеиспеченным ржаным хлебом?»

Он слегка приподнялся, чтобы осмотреть размещение батальона и всю оборону по фронту. Но расположение дивизий стрелкового корпуса невозможно было охватить взглядом. Позиции растянулись на много километров от Терека на север.

Не поднимая головы, Рождественский пополз дальше. Окунув лицо в траву, он точно плыл в теплых зарослях, оставляя за собой след примятой полыни. Яснели степные дали, голубело небо, а солнце все сильней припекало затылок, нагревая пропотевшую гимнастерку. Издалека доносилось глухое бормотание вражеского самолета, нарушившее степную тишину.

Первый окоп, похожий на цифру восемь, Рождественский обнаружил в густой траве. Он подполз к нему с тыла и поэтому не был замечен. Из окопа слышался разговор:

— … Сам Петр здоровенный был, в косую сажень. И дальше перед солдатами так он речь держал: «А о Петре ведайте, солдаты, что ему жизнь его не дорога, только жила бы Россия!» Карл шведский понапер войска — пропасть! Другой испугался бы, а Петр — ничего! И пошли русские полки!.. И пошли, эх!.. Русских ежели растревожишь, ка-ак пойдут, как жахнут и в хвост, и в гриву, никакой враг не устоит…

Рождественский подумал, слушая: «Голос глухой, и даже немного вялый, а слова ясные, от души». Он кашлянул. В окопе притихли. В траве показалось дуло автомата. Из соседнего окопа прозвучал предупреждающий голос дежурного солдата:

— Спокойно! Это же наш товарищ капитан.

Из окопа высунулись три стриженные головы.

— Здравствуйте, товарищи! — тихо произнес Рождественский. Старший сержант Холод поздоровался во весь голос. — Тише! — заметил ему Рождественский. — Так и немцев перепугать можно! Ну, как вы устроились? Чем заняты?

— Отлично, товарищ капитан! — весело ответил Холод. — Поутру была коротенькая работенка, а в данный момент, по правде сказать, что-то скучновато.

— И с чего бы это она, скука? — с удивлением спросил Рождественский.

— Скрывать не приходится, — продолжал Холод, улыбаясь. — Войны мы тут не чувствуем. И чудно как-то получается: невозможность какая-то, тишина кругом!

— Потерпите, руки наши найдут полезное применение. У нас ведь изрядный должок перед Родиной…

— Должок изрядный, — согласился Холод, — мы не забываем о нем.

— Командующий верит гвардейцам, но он и спросит с них вдвое. Слабонервных среди нас не должно быть…

— Один или два на роту, пожалуй, могут и обнаружиться, — возразил Холод степенно. — Бывает, сробеет некоторый по несознательной жалости за свою шкуру. А у других и вывих от буйности характера объявиться может, вполне даже. — Он помолчал, поглядел на товарищей, убежденно сказал: — А в общем осечки не будет! Вот и сегодня некоторые из моих ребят плечи поразвернули. Ничего себе, плотно ложится приклад по зубам фашисту!

Ветром донесло гул вражеского самолета. Где-то совсем недалеко прошил длинную строчку станковый пулемет. В ответ, подбадривая соседей, раздались автоматные очереди.

— Не пойму, откуда начали? — Рождественский вглядывался в оживающую степь. — Не пойму! — повторил он.

По свежему песку соседнего окопа шаркнула пулеметная струйка. Подскочил кверху стебель полыни, срубленным концом осел вниз и воткнулся в песок. Рождественский чуть отодвинулся. Холод проговорил настойчиво:

— Товарищ капитан, пожалуйста, спуститесь в окоп!

— Нет, мне нужно побывать и у других, — ответил Рождественский, исчезая в высокой траве.

Чья-то голова неосторожно выглянула из-за бурьяна. Рождественский подумал: «Как мало требуется, чтобы этот чубатый был прошит из автомата!» он подполз ближе. Петелин повернулся к нему лицом.

— Товарищ капитан, прошу вас, к нам пожалуйте. Шальная зацепить может.

Не смущаясь молчанием Рождественского, после короткой паузы он спросил возбужденно:

— Слышите, как загуркотело? Вся степь зашевелилась. Значит, начинаются горячие денечки?

Рождественский отмечал каждое движение командира роты. Ему хотелось потребовать: «Прежде всего, лейтенант, доложите о ночной вылазке». Однако он тихо и сдержанно спросил:

— Как справилась рота с оборудованием индивидуальных огневых точек?

Бугаев уже знал от Мельникова, что ночная вылазка расценивается командованием, как шаг, повредивший началу общей операции. Он сидел в углу окопа, отяжелевший и мрачный, глядя на своего непосредственного начальника, как на только что нахлынувшую грозовую тучу. Он почти не слушал, что отвечал Петелин, а ждал… вот сейчас Рождественский остановит на нем холодный взгляд и скажет: «Вы провалили план начала всей операции!»

Но комиссар, выслушав Петелина, заговорил об обороне.

— Надо помнить, что каждая огневая точка — это как гвоздь, забитый по самую шляпку. Этот гвоздь должен быть хорошо замаскирован, чтобы его трудно было разыскать на местности. Противнику нелегко будет попасть снарядом в окоп. Но учтите, траншейка в виде продолговатой шпалы всегда уязвима. Немецкие танкисты в разрез окопа направляют одну из гусениц и быстро делают разворот. Легко представить, что остается от людей в таком окопе. — Взглянув на Бугаева, он добавил: — Политрук, об этом должен знать каждый боец! С коммунистами поговорите.

— Есть! — Бугаев смотрел на Рождественского. Казалось, у того прояснилось лицо. Бугаев всмотрелся внимательнее. Нет, на лице Рождественского он прочитал только сдержанный немой упрек.

Прислушиваясь к нарастающей трескотне, все молчали. Рождественский неожиданно сказал:

— За ночную операцию первой роты представить к награде отличившихся.

Бугаев почувствовал как с него словно спадает груз.

— Какая уж там награда! — сказал он и с досадой махнул рукой. — Влопались мы…

— Вам никакой, а бойцам — да!

Петелин немного привстал.

— Таким, как старший сержант Холод! — Рождественский видел, как к лицу Петелина прилила кровь. — Может, из-за этого старшего сержанта и мы с Бугаевым влипли! Матросы из окружения вышли, рассказывают: совсем рядом авторота бросила якорь. Холод проверил это сообщение. Прибегает, просит, захлебывается. Ну, и другие за ним…

«Что за чепуху несет!» — подумал Рождественский. И сказал:

— Можно подумать, будто не вы командуете ротой, а рота вами.

Петелин смолк. В этот момент он был охвачен тем неистовством молодости, когда хочется плыть против течения или бежать навстречу буйному ветру. Он совсем не хотел переложить свою вину на бойцов. Наверное, говоря о старшем сержанте Холоде, которого он любил, он хотел показать лишь, как рвутся его люди в бой.

— Такие вольности больше не повторятся! — дрогнувшим голосом сказал Петелин.

Думая о близкой, горячей схватке с врагом, Рождественский постарался перевести разговор на другую тему.

— Для нас не исключена возможность перехода в контратаку. Сигнал к этому — три оранжевые ракеты. Подъем должен быть дружным, решительным. Оставайтесь здоровы. Мне нужно побывать в другой роте.

— Разрешите, я провожу вас? — отозвался Бугаев.

— Мне хорошо известно, где расположена вторая рота, — ответил Рождественский.