Подари мне краски неба. Художница - Гонцова Елена Борисовна

— Я подойду, — сказала Тонечка, — вижу, что ты нервничаешь. Если что — тебя нет.

Через несколько секунд она вернулась.

— Я же говорила тебе, — довольно улыбалась мать. — Андрей на проводе. Как будто все знал. Да подойди ты к аппарату. Что встала как вкопанная?

Наташа действительно как-то странно замерла. Андрей казался сейчас бодрячком из фантастического блокбастера.

В правой руке абсолютное оружие, левой же герой приобнимает послушную, стриженную под мальчика подругу.

— Что там у тебя стряслось? Что за последний катаклизм? — наигранно бодрым голосом спросил Андрей.

— Ничего, — холодно отвечала Наташа, — я уезжаю во Псков. Через полтора часа.

— Ты обиделась на меня, — тем же голосом продолжал Андрей. — Но пойми, у меня была деловая встреча. Эта девушка, она едет на раскопки. Я должен был сориентировать ее на ту группу, с которой работаю я. Она мне во многом поможет.

Наташа понимала, что они стремительно отдаляются друг от друга. Андрею нужно было, чтобы Наташа жила его жизнью, смотрела туда, куда смотрит он, поддерживала его, интересовалась его трудами и вообще дышала бы воздухом его мертвого города. Но это было невозможно по факту ее существования. Учитывая же общность его интересов с этой девушкой, предвосхитить события было совсем нетрудно. Наташа будет вытеснена из жизни Андрея. Но ни думать об этом, ни тем более говорить у Наташи не было сил. Она решила сменить гнев на милость.

— Я сама виновата, что напугала тебя, — в этот момент она слышала себя как бы со стороны. — Просто необходимо пройти практику, это всего на месяц. Надо же когда-то диплом получить, хотя я уже не знаю, для чего. У меня есть в запасе еще тридцать минут, ты успеешь проводить меня.

— Сейчас приеду, — все тем же голосом ответил Андрей и положил трубку.

— Вот сейчас я, — сказала себе Наташа со смешанным чувством горечи и злости, — буду ждать, как никогда.

И тут же успокоилась, словно перетерпев уже половину дороги, после чего, как известно, совершенно забываешь тягость и суету отъезда.

Тонечка сборы провела великолепно, дочь была снабжена всеми возможными «фусечками» для комфортабельного пребывания «в чужом и диком Пскове», где сама ни разу не была. Был собран и тщательно упакован дорожный пластиковый сервиз, когда, то привезенный из Персии и состоявший из массы невесомых и очень симпатичных предметов — от квадратных салатниц с крышечками до разнообразных вилок и крошечных кофейных чашечек и ложечек. Большая отцовская кружка с золотыми лилиями на кремовом фоне, обернутая в пушистое банное полотенце, поместилась в центре сумки, чтобы невзначай не раздавить этот реликтовый предмет, а изящный дорожный несессер укомплектован со всей предусмотрительностью человека, достоверно знающего все надобности длительного путешествия.

— Но все-таки это же какой-никакой Запад, — зачем-то по ходу дела утешала она то ли Наташу, то ли себя. — Это же культурный центр с огромным, вероятно, будущим. В чем я, конечно, сильно сомневаюсь. Но потенциал велик, если моя дочь вынуждена тащиться туда за приключениями.

Пожалуй, они обе успокоились. И даже Васенька поглядывал на них умиротворенно, доедая бутерброд с семгой.

— Да не бери ты в дорогу этот тяжелый том Бенуа, — напоследок хлопотала Тонечка, — дался он тебе сейчас. Вместо того чтоб читать его измышления, разглядывай пейзажи за окном вагона.

На Петровке Наташа поймала такси и мгновенно оказалась на Ленинградском вокзале, о котором имела разные воспоминания. То скорое перемещение в северную столицу, то поездки в Новгород и Псков.

— Сейчас будет устраиваться новое воспоминание, — подумала она, увидев Андрея с непомерно большим букетом роз. — Вероятно, он принимает меня за Грету Гарбо или что-нибудь столь же мумифицированное. Что ж, это его проблемы.

Таксист, бывший летчик-испытатель, как выяснилось из веселого дорожного разговора, с мрачным одобрением оглядев Андрея, аккуратно поставил на каменные плиты багаж и пожелал счастливого пути. Они остались вдвоем посреди пестрой толпы, исторгавшей звуковую волну, отдельно живущую на площади вокзала.

— Только не говори, что ты виноват и все такое прочее. Замнем, — приветливым тоном встретила Андрея Наташа. — Какие цветы! У меня чувство, что ты в первый раз даришь мне букет. А я смущена и очарована будущими возможностями.

Она поцеловала жениха, на мгновение опередив его готовое движение и отметив в себе характерную для жестокого ребенка снисходительность.

— Все же он ужасно ей нравился, — засмеялась она, переводя все в шутку. — Жаль, что ты не сможешь поехать со мной. Я еще учусь малевать и скоро стану дипломированным специалистом. И для тебя резонно было бы, как раньше, приехать во Псков либо уцепиться за поручни последнего вагона сегодня.

Все это она произнесла стремительно и весело, не отяготив Андрея ни лишней взволнованностью, ни насмешливостью. Они просто-напросто болтали, как подобает молодым красивым людям, которым хорошо вместе, и этого довольно.

— Псков, — говорил Андрей, — был для меня прообразом мертвого города, который я увидел после. Но сначала был Псков, белые ночи, напоминающие закольцованность бытия, где закат перетекает в рассвет…

— А Псков в Аркаим, — поддержала его Наташа, не испытывая к этому странному сближению востока и запада, живого и мертвого, никаких чувств. — Я думаю, что и нынче сможешь вырваться ко мне. И твой Аркаим перетечет в мой Псков.

— Не знаю, не знаю, — мягко ответил Андрей, что по знакомым уже приметам означало крайнюю степень сомнения.

— Ну, как получится, — столь же мягко отвечала Наташа.

Разговор был на ходу. Когда они пришли на перрон, поезда еще не было.

Наташа закурила «Голуаз», смутно подумав, что и тут она переменилась.

— Ты куришь новые сигареты, — подметил Андрей, придав этому факту какое-то другое значение. — Я надеюсь, в них меньше смолы.

— И стронция, — усмехнулась она.

На вокзалах и в аэропортах она неизменно чувствовала себя чужестранкой как таковой, без роду и племени, невесть как расположившейся в механическом мире.

На Андрея поглядывали проходящие девицы и дамы. Что и говорить, выглядел он эффектно, эдакий Дэвид Бекхем, чудо-футболист, о котором мечтают лучшие клубы Европы. Но сегодня не его день. Правда, это просто не могло прийти Андрею в голову, они шутили и смеялись, как будто ничего не произошло и не произойдет никогда.

Состав наконец подали с опозданием на целый час, точно оберегая Наташу и Андрея от слишком быстрого прощания. Предполагая, что проводы будут краткими, и ужасаясь этому факту заранее, они как-никак спасительно проговорили полтора часа, превратив, таким образом, прощание в некий только что отснятый фильм, который нужно еще смонтировать и озвучить.

— Провожающих просят освободить вагон, — прозвучал бодрый голос проводницы.

— Ну, пока, — заторопился Андрей. — Последний поцелуй, невинный, братский.

— Куда же ты ее отправляешь, ангеленок? — укоризненно сказала царственного вида старуха, соседка по купе. — Ишь засобирался: «Ну, пока»…

Тем самым обстановка разрядилась.

Поезд тронулся. Андрей заглянул как-то очень смешно в окно вагона, широко шагая рядом, за плотным стеклом, и уплыл в сторону.

— Жених, — сказала соседка, — легкомысленный народ эти женихи, да ничего, ничего…

Что значило это «ничего-ничего», было неясно. Но Наташа с раздражением подумала о мертвом городе, о необходимости разлук, чреватых духовной изменой. Еще о том, что такому амбалу не руины ворошить, а носить ее на руках, строить жизнь, а не сочинять книжки о вымышленном царстве. Да еще в обществе археологической Лизы. Думала она обо всем этом ровно и тихо.

А как было прекрасно, когда Наталья в первый раз поехала во Псков. Андрей буквально обрушился на нее через три дня, не выдержав московского одиночества. Все это было похоже на бурю, которую им посчастливилось пережить там же, в псковском бору.

Казалось, все это было подстроено кем-то всемогущим, на всякий случай, впрок. Мол, если будет худо потом или ничего не будет вовсе, вот это останется: лесной хутор на темно-серебряной речушке, вековые сосны, дубы и самый роскошный из них, издревле величаемый Дубом Любви. Нет, все как будто специально устроилось.